Дети столько не живут

    Наш город посетила поэтесса Алина Витухновская. Она гостила у комиксмейкеров "Doping-Pong". Произошла большая беседа маленькой Чужой, Гигер-герл, с кукольными динозаврами из фильмов японской кинокомпании "ТОЭЙ". Дима Мишенин (DP-comix) выступил в защиту санкт-петербургского гедонистического мистицизма от московского нигилизма Алины Витухновской. Дети 70-х разделились на адептов диско-виа и панк-политики.


    Д: Ты говорила, что мир заслужил полной аннигиляции за слезинку ребенка?
    А: Да, говорила.
    Д: А за улыбку ребенка он заслужил сколько раз своего творения?
    А: Извини пожалуйста, слезинка важнее. Если есть слезинка, то сколько бы кто-нибудь ни улыбался... А тот, который плачет, ему что делать?
    Д: Чушь! Болтовня! Демагогия!
    А (возмущенно): Не демагогия, ни фига! Я по себе ориентируюсь. Я себя идентифицирую с этим самым ребенком. Мне плохо. Почему я должна терпеть всю эту цивилизацию со всеми их "Диснейлендами" и "Птючами"? Если мне плохо?
    Д: А почему ты должна аннигилировать все, если через секунду может быть хорошо?
    А: Нет, мне не хорошо.
    Д: Хорошо, мы можем рассмотреть абстрактно ребенка? Или ты под всеми детьми подразумеваешь саму себя и не оставляешь мне места среди них?
    А: Можем. Оставляю. Но я предполагаю возможность страдания для нас, как ты — возможность счастья. Однако, по моему личному мнению, вероятность страдания сводит на ноль удовольствие от радости и счастья. Моя позиция ясна?
    Д: Нет. Я не понимаю, почему, если я плачу, у меня болит зуб, любимый человек успокаивает меня, ведет к отличному стоматологу и после лечения мы вместе гуляем в солнечный день по пляжу и нам замечательно, почему...
    А: Я говорю о глобальном страдании, а не о зубной боли, и это глобальное страдание не оправдывает тысяча пляшущих стоматологов, обезболивающих твое существование.
    Д: Для меня эта боль и есть глобальное страдание всего человечества с его болезнями, старостью и смертью. А вполне конфетная местная анестезия — символ, всеобщего религиозного спасения. И люди, которые помогают мне в этот момент, вызывают во мне экстаз евангельских переживаний.(Пауза.) Когда мы с тобой дремали на качелях в садике, то говорили о том, зачем нужно часто появляться в средствах массовой информации. Потому, что постоянно тиражируя себя мы получаем энергию, а допуская тиражируемость всех остальных, позволяем отнимать ее у нас.
    А: Да, это был один из моих тезисов: "То, что не тиражируется, того не существует."
    Д: Согласен. Но для меня тиражирование —это еще и аналог бессмертия.
    А: Бессмертие—синдром Кащея. Меня интересуют вещи такого рода не как следствие каких-то моих невротических состояний, а в связи с моими глобальными претензиями и представлениями. Поэтому, если я не могу добиться ничего для себя, я должна внедрить и растиражировать свои идеи. Ведь в данном случае речь идет уже не о моей жизни, потому что ее уже тут нет, здесь может быть только моя смерть. А есть отдельно — Алина Витухновская, про которую пишут газеты, снимают фильмы, показывают ТВ-репортажи, у которой ты сейчас берешь интервью, которая является частично носителем тех самых идей, которые реализуют меня в информационном пространстве. Хотя это пространство слишком мало, чтобы представить подлинные амбиции Алины.
    Д: Расскажи о твоих любимых персонажах советской культуры.
    А: Кто у нас были хорошими и несоветскими: Винни-Пух и Муми-Тролль. Они были милые, они были трогательные, они были такие запредельные и правильные... А советская мультилитературная мифология не породила персонажей такого рода качественности. Эта мифология носила какой-то локальный социальный характер и фельетонный такой стиль, чему пример эта идиотская "мыльная опера" с Чебурашкой. Чебурашка — внедрившийся микроб идеализма, биоинтернационильное чудовище-мутант, против которого борется русская патриотка, можно назвать ее так, старуха Шапокляк, за чистоту нации. Помимо того, что она является носителем таких социальных рефлексий, в то же время в ней можно найти зачатки чего-то глобального... То есть она как раз укладывается в рамки моей концепции о том, что все надо уничтожить, все надо прекратить. Но в ней порыв этот еще не оформлен: он стихийный, интуитивный, инстинктивный. Это очень гармонично связывается с идеей о том, что то, что не тиражируется, того не существует: о том, что надо делать зло. То есть она говорит (смех): "Добрыми делами не прославишься!" (Смех нарастает.) "Надо делать злые дела!" (Бурный смех с двух сторон.)
    (Опять серьезно.) Алина Витухновская никогда не будет женщиной или девушкой. Алина Витухновская — маленькая девочка, которая рано или поздно превратится в старуху Шапокляк и расправится с очередным Чебурашкой.
    Д: Алина, ты видишь прямую возможность осуществить полную аннигиляцию мира?
    А (задумчиво): То ли я не обладаю для этого достаточными знаниями, то ли это изначально безвыходная ситуация, потому что в принципе надо уничтожить причину всех причин, надо устранить начало. А оно уже есть. Мы можем устранить конец. Мы не можем контролировать ситуацию целиком и полностью. Ну, я не знаю. Можно уничтожить реальность примитивную: землю, дома, людей. Это можно сделать.
    Д: Даже это чрезвычайно сложно.
    А: Если иметь достаточно оружия и власти, или путем психотеррора: внушить людям убеждение стать похожими на меня. Но это очень сложно. Я говорю, что это теоретически возможно. Но я не знаю, кто это сделает практически.
    Д: Ты не знаешь этого? Вот это очень плохо!
    А: Ууууу!
    Д: Нет, я серьезно. Ты веришь в материальные изменения материалистической Вселенной? Вот есть, например, бандиты и военные, готовые не разговаривать, а убивать.
    А: Я скептически отношусь к ним. У меня нет потребности идти разбивать что-то или грабить — это мелко. Или все — или ничего.
    Д: Но существует Чарльз Мэнсон, Фракция Красной Армии или Ш.Басаев — они на короткое время и в локальном масштабе сотрясают общество, показав его хрупкость и нереальность всех его, якобы, значимых устоев. Они — как галлюциногенная атака на социум.
    А: Лучше тогда вообще не напрягаться. Глупо умереть или пострадать за то, что сможешь сделать что-то в локальном масштабе. Уж лучше не делать ничего.
    Д (с сожалением): Но в глобальном масштабе невозможно...
    А: Вот поэтому, если я иду по пути этой деструктивности, я иду по нему не оттого, что я считаю, что я могу что-то сделать. А потому что знаю, что, скорее всего, не могу ничего сделать, а просто потому, что делать что-то иное  —  это подвергнуться процессу деперсонализации. То есть для меня это естественно. Если мир у меня вызывает реакцию раздражения, агрессии, он мне не нравится, то глупо себя успокаивать, читать на ночь сказки, смотреть программу "Поле чудес", гулять с кем-нибудь за ручку и цветочки собирать. Это же будет НЕНОРМАЛЬНО. Чтобы сохранить нормальность, соответствие себе, мне приходится идти по этому пути. Я прекрасно понимаю собственную обреченность и неоправданность своих действий, и я не нахожу себе никаких, действительно, оправданий и мне очень стыдно... (Пауза.) Главное—все устранить.
    Д: Для тебя существует что-то позитивное? К примеру, твоя новая прическа?
    А: У нас разные системы координат. Для меня не существует позитивного, красивого. Полезное — ДА. Я хочу производить внешне хорошее впечатление, выглядеть красивой, но только потому, что то, что я говорю, не может понравиться людям. И я не желаю этого.
    Д: Я слышал, ты хочешь изменить свой пол? Это бегство от ответственности во всем?
    А: Хочется выскользнуть из определений. Если изменить пол, то не из-за того, чтобы изменить пол, а для того, чтобы выбить почву из-под ног окружающих. Я не женщина — я девочка.
    Д: А я большой мальчик, по твоему определению, и у меня абсолютная целостность в картине мира. Вопрос существования Бога и наступления хорошей погоды для меня одинаково важны. И у меня есть цель. Я хочу, чтобы Бог был, и тогда погода будет вечно хорошей. У тебя есть такая цель или есть только неприятие всего?
    А: Нет. Есть только неприятие всего. Есть ситуация, из которой я не могу выбраться. И не хочу...
    Д: Но ты и не можешь...
    А: Не могу. Выбраться из моей ситуации — значит, исключить возможность возникновения ситуации. А это невозможно.
    Д: Точнее, ты не знаешь, как это сделать, и у тебя нет на это сил. Вот и все. Но это жуткая ситуация. Я серьезно.
    А: Попала. Мне дико тяжело жить. Так жить — это вынужденный героизм. Мне неинтересно все, что я делаю: интервью, стихи и т.д., и т.п. Это реакция на ситуацию.
    Д: Ложь. Игра. Ты попала и не можешь выбраться. Обладая интеллектом, ты затеяла игру. Вместо того, чтобы искать выход, тешишь свои извилины.
    А: Например, какой может быть выход?
    Д: Попробуй бхакти-йогу.
    А: Если бы у меня была цель стабилизировать свое внутреннее состояние... я бы попробовала. Меня не устраивает оно. Но стабилизировать его я не хочу. У меня есть определенная установка — категорически негативная реакция на жизнь. Я не хочу, чтобы что-то было. Возиться с собой и изменять свое состояние — это не изменит ситуации. Да, я хочу сделать свое состояние следующим: бесчувственным, совершенно функциональным. Я хочу быть роботом. Компьютером, запрограмированным собственными декларациями. Поэтому я не уйду в религиозную секту и не буду употреблять транквилизаторы, вступая в контакт с внешним миром, и становиться "не собой". Только все по-моему.
    Д: Это сладкое слово "секта"... Ты выбрала "Лимонку" вместо "Птюча", а я — аполитичность. Выросло целое поколение, которому не нужна политика как явление, как занятие, как продукт. Вот такая ситуация — настоящая альтернатива!
    А: Ладно, чем меньше конкурентов, тем у нас больше возможностей.
    Д: А для чего возможностей?
    А: Для власти.
    Д: Но ведь все обречено?!
    А: Все это развлекающееся сообщество мы встретим на "адской дорожке"...
    Д: И ничего не сделаете.
    А: Раньше времени я не хочу конкретизировать, но это общество—эта молодежь... пассивные... овечки Долли... пушистые зайчики. Поэтому, если я захочу сделать культурную или военную оккупацию, у меня все получится.
    Д: Боюсь, если все будет, как я думаю, скоро всем вам не будет удобного места здесь и сейчас, точнее, вашим взглядам. Вас уже начинают не замечать.
    А: Такого не бывает! На каждое стадо найдется Гитлер. Общество зрелищ и потребления — обречено.
    Д: Они будут отдыхать и развлекаться. И вести их будет мультипликационный Фюрер в виртуальный Рейх.
    А: Такого не может быть. Это противоречит законам природы и истории. Не бывает все так хорошо.
    Д: Бывает! Я хочу, чтобы было. Ведь открыли телепортацию, клонирование, анабиоз, антиматерию...
    А: Что это такое?
    Д: Антиматерия обладает антисвойствами материи. Материальные атомы разрушимы и могут быть уничтожены, антиматериальные атомы — вечны и нерушимы.
    А: Я бы хотела сделать антиатомную бомбу! Все, закончили! Мне все с тобой ясно и тебе со мной тоже.
    Д: Мне давно все ясно, но я хочу продолжать...
    А: Писатели-фантасты сочиняли, ученые открывали и изобретали. Если следовать твоей логике, Алина сидит сейчас передо мной и говорит о таких немыслимых вещах. А вдруг все по правде сдохнут? Ты скажешь тогда: "О чем Алина говорила, так и получилось". (Бурный смех и крики со всех сторон.)
    Д: Теперь я понимаю, зачем мы стали говорить, спорить и мучить друг друга. Я чувствую себя намного лучше.
    А: Мы сами разбудили эту силу.

    На этой свежей гипотезе прервалась встреча двух людей с кристальной ясностью в мыслях. Несмотря на диаметрально противоположные взгляды, мы понимали друг друга практически на телепатическом уровне. Она действительно единственная известная мне девочка, которая может претендовать на роль героя комиксов для больших мальчиков. Я очень хочу, просыпаясь каждый день по утрам от ужаса, что "дети столько не живут", ощущать рядом с собой аватару Алины, - гневного божества из "Детской книги мертвых" с парой злых пистолетов и огненным языком, - хранительницы моей пионерской юности, верно стоящей на страже Вселенского детства.
    1999 июнь