Новая книга Алины Вихтухновской «Последняя старуха-процентщица русской литературы» (М., 1996. — 112 с. 1000 экз.) состоит из двух частей: прозаического текста, давшего название всему сборнику, и стихотворений, в основном известных по предыдущим публикациям. Кроме этого, книге предпосланы предисловия мэтров отечественной словесности — Инны Лиснянской и Константина Кедрова. а также Александра Ткаченко. Подобное внимание к персоне Витухновской объясняется, безусловно, вовсе не литературными, а политическими причинами (несмотря на уверения И. Лиснянской в обратном) — процесс над поэтом (Витухновская, по давней в отечественной женской поэзии традиции, протестует против употребления слова «поэтесса») еще не закончен, и, кажется, никто не решится сказать со всей уверенностью, чем он всё-таки закончится. Тем не менее сам факт суда над литератором представляется заслуживающим внимания — и не только с журналистской точки зрения, но и, как это ни парадоксально, с литературоведческой. И тем более эта тема уместна в данной рецензии, что текст «Последняя старуха-процентщица русской литературы» как раз посвящен проблеме насилия над личностью.
    Этот энергичный, но и в то же время рассыпающийся на части «как бы» прозаический текст (с равным успехом его можно было бы поименовать «поэмой» или как-нибудь еще) по сути дела — антиутопия (что проницательно отмечено Лиснянской в предисловии), возможно последняя антиутопия ХХ века, последовательностью и бескомпромиссностью своей превращающаяся в новую утопию. Принципиальная «плохопись» (всячески декларируемая и Витухновской, и Кедровым в предисловии) — тоже своего рода антиутопия, так сказать, антиутопия языка.
    Позвольте, однако, кое в чем объясниться. Позвольте не согласиться с госпожой Лиснянской. Очень хорошее предисловие написала она, ничего не смею сказать в опровержение. Но все-таки... «Витухновская, как мне кажется, поэт   «восполнения». И здесь она нова, т.е. другая. Как восполняют обычного лирического героя поэты, не адекватные самим себе? Недобрые — стихами о добре, бессовестные в жизни — виноватятся и каются в стихах. Восполнение только что прочитанного мною автора — противоположное тем примерам, которые я здесь привела».
    Прошу прощения за пространную цитату из предисловия Лиснянской, без нее не будет понятен мой пафос. Витухновская представляется вовсе не поэтом «восполнения»; она, судя по всему, вообще не может называться поэтом хоть в сколько-нибудь привычном для нас смысле этого слова. «Я не требую, не настаиваю, не вопию об истинах», — пишет Витухновская — и, правда, не требует и не настаивает: просто единственно возможной формой ее существования является властное самоутверждение в окружающей среде (а то, что формой приложения усилий явилась литература, ровно ни о чем не говорит — просто так сложились обстоятельства, и «изящная словесность» для Витухновской не может быть ничем, кроме как звуком). Вот в чем, скорее всего, причина столь пристального внимания «мэтров авангарда» (в том числе Константина Кедрова и Андрея Вознесенского) к фигуре Витухновской: им кажется, что в опостылевшей постмодернистской аморфности вдруг возникла она, скроенная (быть  может, думают они) по меркам давно исчезнувшей эпохи; она, ведущая себя (вопреки давно уже безмолвно принятому всеми литературному этикету) как Поэт-Бунтарь (именно с прописной буквы), восхищающий толпу и возмущяющий власти.
    Меж тем Алина Витухновская и впрямь — бунтарь, но не с Маяковским ее надо сопоставлять, а с Джеком-Потрошителем. Скажем так -  все, что делает Витухновская, вовсе не протест против «закостенелых норм морали и эстетики» (есть ли таковые вообще в природе?), а — против человека как такового. Что, кстати, не хорошо и не плохо, но интересно (интереснее «Поэта-Бунтаря»).
    Есть такая постструктуралистская идея, сформулированная Мишелем Фуко еще в «Словах и вещах» — смерть субъекта. Фуко писал в самом конце книги: "...человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке». Эта идея была переварена сначала западными, а затем и нашими интеллектуалами и, казалось бы, на сегодняшний день стала философским (а через посредство осмысления — и литературным) штампом. Но, как это происходило со многими идеями в истории культуры, смерть субъекта спустя какое-то время начала осуществляться в реальной действительности — так абстрактное построение стало почти бытовым фактом. Вот это как раз не готов признать почти никто. И заслуга Витухновской именно в том, что, существуя как не-человек,   она понимает это и демонстрирует не-человеческий, вне-субъектный мир — для нас это антиутопия, для нее же — утопия или, по крайней мере, нормальное положение вещей. Новая книга Алины Витухновской — очень откровенная декларация не-человечности (подчеркну: это слово лишено какого-либо осуждающего оттенка), послание из мира, где большая часть известных нам понятий лишена какого бы то ни было значения. Поэтому слова Витухновской: «На каком мне теперь говорить языке?..» — показательны. Язык внесубъектного мира пока не проступил сквозь смутные, но угрожающие очертания, наш же язык лишен возможности передать смыслы и понятия наступающего мира, и видевшия оба мира не способны рассказать об одном мире другому — иначе как «плохописью». Только не говорите мне про лирического героя. Я не верю в лирического героя. Он умер.

   Оттого и смешон
                 анонимный мертвец,
    убежденный, что смерть
                                      безопасна...

    Нас ожидает много интересного. Будем надеяться, что Витухновскую оправдают, и она продемонстрирует что-нибудь еще.