Тюремная тетрадь

    В прошлый четверг на вечере в Московском университете мне подали записку с просьбой: "расскажите о сути дела разборки с талантливой девушкой, поэтом, в котором вы принимаете участие".
    Имя  узницы Алины Витухновской, хроника ее голодовки не сходят с первых полос газет и телеэкранов. Не буду повторять уже сказанное.
    В деле Витухновской фигурирует все, кроме текста ее стихов — главного дела жизни поэта, его сути, которые единственные характеризуют смысл жизни, его чистоту и отношение с Богом.
    Передо мной ученическая тетрадь в клеточку, переданная на волю из Бутырок через нашего директора ПЕН-центра А.Ткаченко, который добился свидания с заключенной. Стихи записаны плотно, четким, почти чертежным почерком, их сопровождают сюрреалистические рисунки шариковой ручкой.
    Признаться, я с опасением открывал тетрадь, а вдруг сработал бы совковый синдром, по которому, если человек сидит за решеткой и его не печатают, значит, его стихи априори прекрасны. Мол, поэтом можешь ты не быть, но если ты гражданин хороший, то значит и хороший поэт. И наоборот.
    Между тем Божий дар может гнездиться и в душах неприятных с точки зрения современников и их морали — как О.Уайльд, Вийон, Чайковский, Жан Жене, Параджанов... Люди, поспешно осудив их, затем все века осуждают судей и восславляют загубленных носителей Божьей искры.
    Первые же наугад открытые мной строки заискрили:
       Мы соки пьем из восковых фигур.
         Толпа ушла. Никто не знаменит.
         Слов больше нет. Остался только гул
         и ухо без лица, и в нем звенит.
         И Гамлет вместо «быть?» спросил «в каком?»
         Но прав. и лев. никто не различал.
         И Клоун рассмеялся животом
         и ртом оповестил: «Не угадал!»
    В этом отделившемся от тела ухе звенела нота поэзии. И какие бы стихи дальше ни шли, хуже, лучше — в моем ухе уже прозвенела ирреальная нота поэзии. Мир этих стихов хрупок, скрупулезно точен, неконтактен, образы обособлены подобно ольвеоловым пузырькам, наполненным кислородом и не защищенным ни ребрами, ни кожей. Этот мир надменен к читателю и конкретно иллюзорен. В стихах нет ожидаемых публикой ни постмодернистских подвижек типа: «сижу, красивая, двадцатидвухлетняя», ни камерной слезы. Истоки свои автор не маскирует. Больше всего она боится, чтобы ее не заподозрили в сентиментальности. Порой, подобно Зинаиде Гиппиус, натягивает на свою суть мужской глагол. Впрочем, тонкий наш читатель разберется сам.
    Но даже те, кому этот хрупкий анилиновый мир покажется чуждым, переусложненным (хоть не сложней, чем у Анри Мишо, скажем), не смогут отказать ему в органичности. Это далекие от преступных, грязных умыслов стихи. И уж вряд ли кто скажет, что этим альвеоловым пузырькам полезна духота Бутырок.
    Еще раз прошу вас, граждане судьи, выпустите на волю Алину Витухновскую! Спасибо вам скажет сердечное наш народ, бережно относящийся к поэзии.
    Тем более что дефицитного места в камере, вероятно, заждались куда более масштабные кандидаты.

Андрей Вознесенский
вице-президент Русского ПЕН-центра