Покой, в котором
непривычно расслабившись, бездействовал Ф был
осторожным и недолгим. Его вновь наполнили
раздражающие, гнетущие мысли, и он отдавал им
свой издерганный расцарапанный ум, как спускают
измозоленные больные ноги в неудобные
единственные ботинки. Время меж бывшим покоем и
грядущей паникой рисовало его недоуменным нечто,
безликим, безъязыким, раскромсанным голодным
пространством, разбросанным по углам неуютного
мира, со всех сторон смотрящим на всестороннего
себя, и наблюдающего за странным своим
перерождением. Минуты временно уменьшались и
зрительно росли. Стрелки часов упирались в стену,
пронзая случайных насекомых, скромные трупики
падали с неумолимым грохотом, соседи стучали
алюминиевыми вилками в непрочную стену, все
быстрей проплывали торопливо нагруженные пылью
облака, поезда метро, обезумев, третий минутный
год мчался по кругу, укачивая мертвых пассажиров.
Ф двоился, троился, обнажался, умножался, рос,
уносился (не мог выговорить «остановите»), руки
болтались с той стороны земли, видимый мир редел,
вот уже был предел, слезы текли из ран,
отсутствовал стон-кран. В существовании
воплотилась страшная история. Вот сейчас тебя
уже догонят, догонят и убьют, но сначала отрежут
нос, и естественно, выжгут глаз, и никто тебя не
спасет, и мама была для того, чтобы кто-то тебя
поймал, чтобы кто-то тебя убил, растили тебя для
того и учили своим словам, чтоб смог ты бояться
осознанно, и был тебе ведом страх.
|