... Из головы у нее роз огромный кривой бант, стягивающий в миллиметровый хвост жидкие велосы. Волос было настолько мало, и их бесцветие так явно переходило в воздух, что девочка казалась немного лысой и похожей на карликового старичка. Взгляд у нее был хмурый и неподвижный, как если бы она умерла или была отличницей и все знала. Ф она вроде бы и не замечала, как не замечала ничего, даже собственной матери, хотя и действовала сообразно ее указаниям. «Сядь на стул» — и Танечка села. Казалось, ничто не изменит скудной безжизненности ее лица. Мать ушла, поставив перед девочкой тарелку с густой похожей на опухшую медузу кашей, от вида которой Ф передернуло. Он захотел вновь расплакаться, но не стал — неудобно — некуда деть ноги (пол, наверное, взмок от их потных прикосновений) — невыплаканные слезы (зачем меня сюда привели?), неслучившаяся ароматная красная истерика — астра — три гвоздики, торчащие изо рта — остервенелые садовники с инструментами, украденными в зубоврачебных кабинетах, невостребованная истерика осталась квадратиком боли в горле — к чему это постоянное терпение-терпение (глухость к жалкому «не теперь») — терпение, термометр, температура, к которой снисходительны врачи.
    Едва девочка взяла в руки ложку, лицо ее стремительно и резко изменилось. Рот искривился, спина напряженно изогнулась.