второй вариант
........................................................................................

   "Верь мне", - сказала собака позади мусоросборщика, - "всякий грызун боится запаха детей." Теперь я, само собой, поверил. Ведь видел уже, как на сугробах Нидерландов дети насилуют Санта-Клауса и сжигают подарки, а одинаковый Пи-Иисус Христос улыбается и растягивает рот в допотопие смеха, на всю долину, до спящих кварталов. Когда я начинал записывать, я уже знал, в чем дело.
    Рукописи, тетрадь для сложения, использованная мелким почерком, хранилась под баком с отходами, куда они швыряли использованные презервативы, не думая, что сквозь болезненные скучные плоти своих редких, но мучительных отдельных от нее дней я, обостривший свое чутье патологической ревностью и животной тоской, вынюхаю в неуклюжем хламе склеенных спермой резин ее внутренний запах. . .
    Теперь, подавая мне руку, брат, ты спрашиваешь, как я провел время. Я вижу: щупальца осьминога этой руки мокро и по-рыбьи - тебе, всем вам пошло бы трахаться мертвыми, в воде нефти в море, среди мутных водорослей и потных небытием медуз - мокро уползают в ее рот, в ее влагалище и мозг, в ее детские сны, в ее трусики и предательские розовые мокрые платья. Шейные галстуки в твоем шкафу, они висят, как обязательные петли и я люблю просить ее их погладить и, нарушив их, она аккуратно развешивает их после.
    Один из нас, определенно наркоман и тот я, который затеял все это. Я торчал, я был обгашен уже тогда, когда мы первый раз трахались на материной кровати. Я был скверным типом, подонком грязных инъекций, бредовым похитителем собственного мозга, пожирателем энергии. Но иногда казалось, все, что я записываю действительно происходит, я анализирую хаосы ваших аморальных плотских будней, упоминая, что творится с миром вокруг и улавливая те необходимые связи, которые...
    Да, я хочу заметить, что не писал в Здравом уме и твердой памяти, как хочет этого грызун.

    Кто держал тетрадь бод мусорным баком, я не знаю.

    Ей иногда мерещилось, что в доме завелся грызун, черное насекомое начало. Инсект. И она боялась, что это за ее грехи. Приходил священник, изгонял грызуна из дома, жалел и успокаивал ее. Она успокаивалась, но ненадолго. От напряжения она начинала сходить с ума. И однажды исчезла, ушла от нас. Полиция стала искать ее труп и душу, но ничего не нашла. Позже, только через восемь лет ее родственники написали, что ее имя числится в списке членов Курдского национального единства. Мне стали сниться сны о том, как тысячи курдов имеют ее спереди и сзади, и я готов был заплатить спецслужбам все свои деньги за поимку Оджалана. Возможно, я еще галлюцинировал. Мускатный орех и цинк. Ничего удивительного.
    Реальность дрочила и кончала, используя мой мозг вместо члена, вырывая кусками наркотического оргазма сознание, мысли и отвращение.
    Сделав инъекцию, почувствовал не привычное бредовое расслабление, не скатывающиеся оторванные головы миллионов и даже не речь Эйзенхауэра, запутанную в паутине потных липких длинных хвостов зверьков неясных видений, а какую-то немыслимую стимуляцию и яростное, неромантическое омрачение
(автобус детей на полной световой скорости срезает атомное солнце), за минуту до срыва в салоне появился грызун и кратким курсом представил 692 способа насилия. Дети были в восторге и подарили ему собранные тут же, на шоссе свастику, осиновый кол, крест и палочку от мороженного.
    Невнятный кровяной закат растекся по арбузу мозга и его недоеденная часть валялась на разбитой дороге, дожидаясь мусоросборщика и дрожа разорванной щекой. Шприц торчал в вене, как Эйфелева башня в аду Парижа, и все это было похоже на раздробленные аварией кости.
    Действие препарата усилилось. Я начинал думать, что они добавляют метатоксин в основное количество. Это заметно отразилось на продаже и мне приходилось в два раза увеличивать концентрацию.

    Я вышел в отрицательное пространство с тенью, копирующей брата - близнеца (я отбрасывал его тень). Здесь, в этом космосе метро, в этом космосе изнанки мозга, в этом запредельном притоне для сверхчеловеческих идейных изменников, здесь меня точно ждали. Я немедленно получил дозу, оружие и сознание инопланетянина-гуманоида, жаждущего смерти грызуна. Все их обряды имели целью не столько религиозную сублимацию, как деверсионно - подрывную деятельность. Своих мертвецов они прибивали гвоздями к различным предметам и под видом произведений концептуального искусства посылали на Землю, в морги, галереи и лагеря. На земле мертвецы выполняли агентурные задания и продавали библию в метро. На вырученные деньги они нанимали самых дешевых проституток, пороли их и заставляли читать молитвы. Однажды они нашли самку грызуна, внутри зеленой механической выдры с насосами и резиновыми трубами для изощренных убийств, смазливенькую человеческую особь с глазами и отверстиями для секса. Позже было доказано, что приблизительно восемь лет назад она родила двойню, совершив параллельный половой акт с некими сиамскими близнецами. Она любила младенцев и всячески баловала их. Но на втором году оба младенца погибли странной и неопределенной смертью. Мать, отлучившись ненадолго, вернулась в детскую и увидела пустые кроватки, на полу сидело нечто, невозможное в природе, лишь отдаленно напоминающее рыбу-черта из южного моря. Нечто посмотрела на обалдевшую от такого расклада мать, просто повела в ее сторону мордой с парой выпученных равнодушных глаз и исчезла, оставив на полу мокрый и очень неприятный на вид след.
    Мать присела на дрожащие колени и прижала ладонь к намокшему исчезающему следу, вспомнив вдруг, что грызун боится запаха детей. Днем позже она уже проходила регистрацию на израильской таможне, сжимая в руках изящный чемоданчик черного блестящего пластика.
    Грызун прилетел в Италию, как турист массового убийства и террорист пустоты. Когда в полицию поступил донос от гуманистов-инопланетян, грызун уже отгрыз своей челюстью голову папе-римскому, водрузив на ее место довольно помятую голову Оджалана, которую пронес в мечеть в черном не вызывающем подозрений саквояже. Это было начало террора.
   «Убить грызуна» - эта мысль, доселе терзавшая меня, как дурной приказ болезненной патологической совести, вдруг вывернулась шизофренической улиткой - липкой и приятной, как хищная похоть, коварной и по-блядски лживой.
    Я понимал, что буду служить этой твари, уничтожая реальность. Но понимал это хищно, не явно, изнутри. Нутрь была далека от наружи, как ноготь от месяца в небе. И потому не было во мне во рту червей противоречий и раздвоенности и мук совести. А только куски свастик и осколки Челленджера.

    Грызун ожидает в конце лабиринта. Как солнцевский дьявол и адский бандит. Как детский де Сад и складной солнцеворот. Как врач и мясник. Как пряник и танк. Как будущее лунопарков и луна в петле, - ради шутки грызун даже поднимает лапки вверх, как бы приговаривая «сдаюсь, убивай» и бродит так, из угла в угол, насвистывая под нос курдскую народную песню «Убивайте стрекозу». Грызун не забыл, что этот мотив был сигналом к действию для юных национал-большивиков. Установив в каждом кинотеатре передатчик, он создал сеть подчинения. Во время порнографических сеансов школьники вскакивали и начинали скандировать "Стали звери убивать!", "Таллин! Тверь! Универмаг", а затем и вовсе «Кастанеда! ЛСД!». Хозяин телесетей знал, что жестоко накажет за это мальчишек, будет их пороть и не допустит к очередному сожжению собственного праха. Он сделал так, что по всем каналам показали, как школьники  пришли в Правительственное Учреждение и там стали выкрикивать фашистские пароли и делать фашистские жесты.
    А один школьник вытащил из грязных рабочих штанов огромный фашистский член и нассал фашистской мочей во французское шампанское. И все разозлились и накинулись на детей, пытаясь принудить их к гуманизму и половому акту. Но детвора, с криками и песнями, сбежала, влезла на кремлевские ели и оттуда весело и нагло показывала всем языки.

    Грызун допевает песню. Освобождает лежащую на полу связанную девушку брата и, поставив ее определенным образом, так, что ее пальцы на ногах образуют свастику, всовывает в нее сзади.
    Однажды:
    Оджалан построил народы и заставил их плеваться в Пи-Исуса Христа. Люди делали это с удовольствием. По мнению Фрейда, человек страдает потому, что в детстве ему сильно хотелось плюнуть в Пи-Исуса, но страх и привитое с рождения благоговение, ложное как привитая оспа, не позволяли ему осуществить это. А Пи-Исус страдал от того, что ему очень хотелось, что бы в него плюнули и харкнули. Он даже создал специальную религию, что бы люди стали добрые и его пожалели и утолили его страсть милосердно. Он шел к людям как к человечеству и убеждал их во всяком, но не мог сказать главного (стеснялся), и потом умер из за истощения на древнем предмете для законного уничтожения, так как его неправильно, видимо, поняли. И вот теперь, поплевав наконец на Пи-Исуса, люди стали счастливы. Но это было почти бессмысленно, потому, что, как мглистая запредельная осень, приближался конец света. Люди выплевывали из себя грибы и пространство яростно галлюцинировало. Жуткие видения представали встревоженному взору народов. Все очень боялись.
Один только писатель по имени П., как мудак бегал, разглядывал видения и записывал, что бы потом написать роман.
   "Виктор, брось!" - пытался образумить его старший, мертвый уже товарищ: "Ни хуя больше книг выпускать не будут!".
    "Молчи, козел!", - отвечал ему грубо Виктор.
    "Хули ссышь! Это же VR, не взаправду все!"
   "Эх Витя, Витя!" - сокрушался тогда товарищ. "Это реальность виртуальная, а смерть самая что ни есть настоящая!"
    Нет и не было ничего подлинного, одна только смерть.
   "Да, смерть?" - спросил грызун у старухи с косой и молотом. "Да. Да. Нет. Да." - ответило пространство и распороло бедного ребенка из Калашникова, стянуло пластиковый слепок глупой ухмылки и уставилось на агонизирующий мир оскалом грызуна. Многие онемели от этого взгляда и упали, мертвые, на готовую землю. Другие орали.
    Один только писатель П. не боялся и записывал, думая, что съел очень качественный препарат ЛСД. Однако это ЛСД съело писателя П. и все его читатели и немыслимые тиражи - гонорары были лишь галлюцинацией, которую по вечерам крутили в виде сериала по телеканалу в стране грызунов.
    И все это были сны грызуна.
    Грызун смотрит на завершение мира. Бляди несут ящики с заводными апельсинами и смешные пластиковые гробы для югославских беженцев, клоунов и шахтеров поднебесья. Курды кричат свое последнее «Мама, бля!» на древних языках скорби. Трансляция на все планеты и государства. Кадры нацистской кинохроники в учебных начальных классах. Амнистия осужденным нюрнбергского процесса. Грызун напевает тихую курдскую песнь «У березоньки клыки, у осинушки усы» и начинает уничтожение путем кровавой бойни. И вот миллионы инопланетных посудин несутся, рассекая вакуум и голубое весеннее небо, с одной целью - уничтожить Землю. Начиная, естественно, с их родного предательского дяди.
   "Блядь! Вот она, истина и счастье!". Так решил постаревший дядя близнецов. Спортивный форд сбил его к тротуару и мозговая влага окрасилась в цвет асфальта и налета пыли на стеклянных витринах. . .. И лишь необходимость сюжета делало их иррациональное деструктивное начало "мотивированным" и "разумным", и он так долго писал этот роман, и умер, как каждый герой в его проявлениях, и питал жалость к каждой своей смерти и самосжигался курдом возле ночного учреждения власти и попал в детский ад и возвращался некой целью века и был обласкан и принят приятной более благодушной стороной во врага и боялся запаха детей. . .