Ладно, ладно. Ладно. Расскажу вам более реалистичную историю. Потому что знаю, многих из вас уже мутит от вранья в литературе. Вы ждете чего-то действительного, правдоподобного, написанного так, чтобы ни в коем случае нельзя было отличить от жизни. Упрямо продолжаете искать, не замечая окружающей действительности. За своим ожиданием пропуская момент, когда так ценимая вами жизнь становится гораздо менее правдивой, чем лживая литература. Гораздо фантастичней рваных сновидений. И гораздо театральней лицемерных подмостков. Но что случается в этот момент с реальностью? Что происходит с бьющей в лицо жизнью, пока вы вчитываетесь в книжки, ища ее в них? Вы так и не поняли? А продолжаете искать правду в литературе? Хорошо.
Не знаю, удастся ли мне рассказать свою историю так, чтобы вам понравилось. Скорее всего, это и невозможно. Но я попробую. Попробую в очередной раз рассказать реалистично о нереальностях, давно ставших основой любой жизни. Это будет нелегко. И для меня, и для вас. Но не ждите, что я дам вам так необходимые объяснения, ключи к пониманию. Мне неизвестны эти ключи. Если бы я мог объяснить хоть небольшую часть того, о чем собираюсь рассказать, то и не рассказывал бы вовсе. Ведь это так просто.
Начало повествования должно быть, по меньшей мере, странным. В этом смысле начало моего рассказа – действительно, начало.
После непродолжительного дневного сна я всегда чувствую себя не совсем хорошо. Сколько помню - в детстве, когда спать после обеда заставляли родители, или уже в старшем возрасте, когда спал днем от усталости – после двух-трех часов дневного сна во рту появлялся неприятный привкус. Реальность искажалась, погружаясь в мутные настроения из сна. В детстве я переживал послеобеденный сон особенно болезненно. Не понимая, что заставляет окружающий мир деформироваться в соответствии с появлением привкуса во рту. История, которую я собираюсь рассказать, подобна моим переживаниям. И даже если вы никогда не испытывали чего-то подобного, думаю, вам все равно стоит подумать.
Возможно, вы ждете, когда, наконец, я начну, когда перейду к истории, события которой и реалистичны и нереалистичны одновременно. Не ждите этого особенно усердно. Ведь, как и в случае с ожиданием правды в литературе, вы можете пропустить начало рассказа. Нет ничего проще, чем начать прямо сейчас. Именно так я и сделаю.

Многие мои знакомые после чтения первого варианта этой истории сказали, что я отказался от расистских убеждений. Это не так. С пятнадцати лет я сформировал мнение о расизме, и нет никаких оснований считать, что в ближайшее время откажусь от него. Мой рассказ совершенно не противоречит этому, потому что события, о которых я повествую, не имеют никакого отношения к реальным взаимоотношениям людей. Все ситуации, люди и размышления в рассказе – это ситуации, люди и размышления, существующие только в моем мире. Возможно, в мире, имеющем что-то общее с настоящим. Если такой существует, конечно. Но вряд ли этим общим являются мои убеждения. Эта история не о расизме и не о расистских взглядах – эта история о нереальности жизни, которую вы не хотите видеть вокруг себя. Эта история – правда, которую многие искали в литературе. Поздравьте этих людей и скажите, что они, наконец, нашли, что искали. Пусть теперь подумают, как поступить с этим.
Ну, теперь уж точно начну.
Итак, июньским вечером мы с другом сидели в небольшом сквере, разговаривали, пили пиво. Обсуждали первые альбомы Pink Floyd. Я небольшой любитель их музыки и, уж тем более, ранним Pink Floyd не увлекаюсь. Но обсуждать было нечего. Меня уже тошнило от бесконечных разговоров о литературе, кино, классической музыке. Прославленные английские музыканты стали хоть и не очень интересной, но свежей альтернативой.
Я допивал четвертую бутылку пива, Андрей говорил что-то о сюрреализме в музыке. Мне порядком надоела наша затянувшаяся беседа. Я огляделся вокруг. В нескольких десятках метров от нашей скамейки сидели девушки, видимо, еще школьницы. Они украдкой смотрели на нас. Курили и тоже пили пиво. Наверно, уже минут сорок пили каждая из своей единственной в течении этого времени бутылки. Увидев, что я смотрю в их сторону, школьницы засмеялись, начали тихо переговариваться. Может быть, им было приятно, что кто-то обратил на них внимание.
С другой стороны сидело несколько старушек. Одна из них крошила хлеб. Перед скамейкой собралась кучка голубей и воробьев. Старушки что-то громко обсуждали. Даже не верилось, что они могут так живо реагировать на слова друг друга. Напрягшись, я смог разобрать, о чем они говорили. Бабулям не нравилось, что кто-то подкармливает птиц. Грязь. Болезни. Доносились до меня слова. Грязь. Болезни. Грязь. Грязь…
- Слушай, - вдруг перебил я Андрея. – Ты когда-нибудь видел детенышей голубей?
Андрей удивленно посмотрел на меня, задумался.
- Нннннееееееет, - протянул он. – Нннееет, не видел.
Потом повернул голову и недовольно сказал:
- Да не детенышей, а птенцов.
- Да-да, птенцов. Птенцов голубей видел?
- Нет. Почему тебя это вдруг интересует?
- Так, просто. Вон, видишь, бабки голубей кормят? А рядом воробьи прыгают. Видишь? Наверно, воробьи и есть птенцы голубей.
Полминуты Андрей молча смотрел на птиц. Я улыбался.
- Нет. Нет, конечно, - сказал он, сделав очередной глоток. – Никакие они не птенцы. Смотри, как голуби мешают им подобраться к крошкам. Родители бы так не поступали.
Еще через некоторое время Андрей добавил.
- Да и, были бы воробьи птенцами, сидели бы в гнездах, а голуби приносили им пищу туда.
- Но у голубей нет гнезд, - сказал я, улыбаясь.
- Почему?
- Не знаю. Я, по крайней мере, никогда не видел. Вот голубятни видел, а гнезда - нет.
- Действительно, я тоже гнезда не видел. Голуби, наверно, только в городах живут.
- Наверно, - согласился я.
Хотя, какая разница, где живут голуби?
Мимо нашей скамейки прошло несколько ребят. Видимо, школьники, потому что сидевшие рядом девушки узнали их и громко поприветствовали. Потом встали и ушли с ними, держа в руках все те же до сих пор не допитые бутылки с пивом.
- Ладно, черт с этими воробьями, - сказал Андрей. – Все равно сейчас только догадываться можем. Так что, ничего интересного.
И мы продолжили разговор о музыке Pink Floyd. Вернее, Андрей продолжил, а я продолжил осматривать сквер. Вроде, ничего интересного вокруг больше не было. Скамейку, на которой несколько минут назад сидели школьницы, занял старичок с тростью и газетой. Но он, и это уж точно, не возбуждал во мне интерес. Хотя, я подумал, старик мог знать о птенцах голубей. Хотя это и не имело никакого значения.
Повернувшись назад, я увидел за нашей скамейкой небольшую детскую площадку. Старик японец сидел на качелях – без движений и абсолютно прямо. Двумя руками он опирался на трость и смотрел перед собой, ничего, наверно, не замечая. Здесь же на площадке играла девочка, видимо, его внучка. Странная девочка – ей было лет двенадцать-четырнадцать - а она бегала с качелей на горку, с горки на лестницу и так далее. Девочка, действительно, была необычной. Я начал наблюдать за ней.
Наверно, я наблюдал слишком явно, потому что уже через несколько минут японка стала посматривать в мою сторону. А еще через какое-то время уже бесцеремонно заглядывала мне в лицо, улыбаясь. Я тоже несколько раз улыбнулся. Разговор с другом никак не поддерживал, а только смотрел на играющую японку. Довольно странно, наверно, сидел на скамейке и, повернувшись назад, наблюдал, как по детской площадке бегает двенадцатилетняя улыбающаяся девочка. А рядом сидел Андрей, и все рассказывал, рассказывал, рассказывал о первых альбомах Pink Floyd. Или он уже о чем-то другом говорил?
Я отвлекся от наблюдений и не услышал голоса Андрея. Повернувшись, увидел, что он молча смотрит на меня. Похоже, удивленно.
- Что? – спросил я. – Что случилось? Почему ты замолчал?
Он отвел глаза и посмотрел на детскую площадку.
- Ты меня не слушаешь.
- Знаю.
- Что? – удивился Андрей. – Так зачем, зачем, черт подери, я говорю?
Мой ответ явно разозлил его.
- Зачем я рассказываю? – повторил еще раз.
- Зачем ты рассказываешь? – Я посмотрел на девочку. Она сидела на вершине горки и наблюдала за нами. – Зачем ты рассказываешь?
Не дожидаясь, когда я повторю фразу в третий раз, Андрей поднялся со скамейки.
- Всё, я поехал домой, - сказал он.
- Пиво допей хотя бы.
- По дороге допью, - Андрей протянул мне руку.
- Вместе поедем, - сказал я, не обращая внимания на его движение.
Андрей в несколько глотков допил пиво и пошел к выходу из сквера.
Секунд пять я смотрел на так заинтересовавшую меня девочку, на старика японца, сидящего все в том же положении. Тоже допил пиво и пошел за Андреем.

На выходе из сквера мы услышали шум. Перед небольшим окошком в бетонной стене толпилось человек десять. Мужчины и женщины – все как на подбор грязные и неприятные. Услышав их голоса, Андрей решил подойти ближе. Отойдя от меня, он направился в их сторону. Видимо, пивной хмель принимался за работу.
Громко спорившие грязные люди, заметив приближающегося Андрея, оборачиваясь, начали быстро уходить. Забавное зрелище – расходящиеся в разные стороны люди с набитыми полиэтиленовыми пакетами. Уходящие, не отрываясь, смотрели на Андрея. А он, не обращая внимания, подходил все ближе. Наконец, встав рядом с тремя небритыми стариками, оставшимися на месте, Андрей спросил:
- Что здесь происходит?
Старики испуганно посмотрели на него. Я медленно подходил сзади.
- Да вот, - сказал один из них, переводя взгляд с Андрея на меня, - бутылки принимают.
- Принимают? – переспросил Андрей.
Грязные старики кивнули.
Я заметил, как из окошка в стене, наполовину высунувшись, смотрят двое здоровых улыбающихся мужчин, как будто даже с одинаковыми лицами. Окошко было крохотным, поэтому казалось, что выглядывающие застряли и не могут ни залезть внутрь, ни вылезти наружу. Как и разбегающиеся грязные, оба мужчины смотрели на Андрея. Но не испуганно, а, скорее, с интересом, пытаясь, наверно, по внешнему виду определить, что ему нужно. Казалось даже, что они тянутся вперед, чтобы лучше разглядеть. Но окошко, крохотное окошко, мешало им.
- Бутылки принимают, - повторил уже другой старик, тряся в руке сумкой с пустой стеклотарой. Все, включая Андрея, оконных мужчин и меня, посмотрели на звенящую сумку.
Первым поднял голову Андрей. Наконец, заметив высовывающихся из окна, с усмешкой спросил:
- А эти? – И, громко засмеявшись, добавил. – Двое из ларца одинаковы с лица.
Оба оконных заулыбались. Сейчас они напоминали идиотов из сумасшедшего дома. Ситуация была нелепейшей. Я даже подумал, что, черт возьми, я здесь делаю? И что от этих недотеп хочет Андрей?
Мы оба были достаточно пьяны, чтобы участвовать в этом.
- Они и принимают бутылки, - сказали старики.
Уже после Андрей рассказал мне, как хотел взять палку и начать бить по головам высовывающихся, загоняя внутрь. Неплохая идея, но сама по себе совершенно несуразная. Подходящей палки поблизости не было. Старики с сумками, немного отойдя от Андрея, продолжили спорить.
- Эй, - вдруг крикнул Андрей.
- Пойдем, - сказал я.
Мы направились в сторону автобусной остановки, чувствуя на спинах взгляды оконных мужчин, спорящих стариков и возвращающихся грязных. Дойдя до остановки, мы разъехались по домам.
Вспоминая сейчас эту ситуацию, я всегда думаю над тем, что в ней произошло. Как мне кажется, нужно постоянно искать смысл в происходящем. Потому что само по себе происходящее бессмысленно. Каждый должен придавать отрывкам своей жизни значение и заниматься их осмыслением. Человек существует в пространстве интерпретаций ситуаций. Вне смысла он погибает. Его пожирают неосмысленные ситуации. Его пожирает жизнь. Могу сказать вам точно – эта ситуация чуть не сожрала меня.
С другой стороны, жонглирование смыслами и значениями может привести к отторжению предмета осмысления – к отторжению жизни. Забыв о реальности, человек будет поглощен наборами интерпретаций, рождающихся у него в голове. По сути, это тоже пожирание, но не жизнью, а размышлениями о ней. Поэтому человек должен постоянно балансировать на грани. Да что там – ходить над пропастью по веревке толщиной в мысль о существовании. И по одну сторону лежит мир, а по другую – мысли о нем. Куда стоит упасть? Чтобы оставаться на веревке, человеку необходимо отвечать на этот вопрос ежесекундно.
Возможно, эти размышления не имеют отношения к жизни. Возможно, не имеют отношения даже к осмыслению этой ситуации. Может быть. Я не собираюсь демонстрировать обратное. Ведь, как и все в мире, мысль предполагает антимысль. Ответьте только на один вопрос: что вы противопоставляете мысли о четырех углах квадрата?

Каждый день в течение следующей недели я появлялся в этом сквере. Приходил с книгой, садился на скамейку и начинал читать. Никто не мешал мне. Я приносил «Приглашение на казнь» Набокова, садился и читал. Останавливался, закрывал книгу, вставал со скамейки, гулял по скверу. Снова садился и продолжал читать. Наслаждался, соприкасаясь с жизнью только по ее осмыслению другими людьми. Гуляя по скверу, я часто думал о жизни в мире книг, в мире осмысления существований. Но все конструкции, рождающиеся и умирающие в голове, приводили к одному и тому же. Такое существование есть жизнь буквы, напечатанной на странице книги. Конструкции расстраивали меня.
Да, как уже говорил, я часто появлялся в этом сквере. Даже и не знаю, как объяснить свою привязанность. Ведь до того, как я побывал в сквере с Андреем, я никогда в нем не был. Что же меня привлекало? Попытаюсь ответить на этот вопрос позже.
Итак, я сидел на скамейке в сквере и читал книгу, когда кто-то подошел ко мне сзади и закрыл руками глаза.
- Кто? – услышал я незнакомый женский или детский голос. Кстати, даже с еле заметным акцентом.
Вопрос, над которым, действительно, стоило задуматься. Ведь ответ неочевиден ровно настолько, насколько незнаком голос.
Не закрывая книгу, я замер в ожидании. Руки как будто не говорили ничего знакомого. Я ощущал мягкую и нежную, похоже, женскую кожу. Затылком соприкасался с уткнувшимся животом незнакомки. Или знакомки. Или знакомца. Ну, и так далее - или незнакомца, в общем. Запаха практически не чувствовал. По крайней мере, все сливалось с запахом сквера. Что оставалось делать?
Я закрыл книгу и положил на скамейку. Сложил руки на груди. И начал ждать.
- Может, хоть до рук дотронешься? – спросили тем же голосом.
- Да ладно уж. - Сказал я. – Не знаю, кто.
- Тогда жди.
Я откинулся на спинку скамейки. Угадать все равно было нельзя.
Минут десять так и сидел, не предпринимая попыток узнать, кто стоит сзади. И тут пальцы рук, закрывающих мои глаза, начали двигаться, ощупывая лицо. Понятия не имею, как описать охватившие меня чувства. Но это и не важно, потому что потом началось что-то еще более невообразимое. Пальцы, в подчинении которых я находился, стали давить на разные точки лица. Они постоянно шевелились, создавая иллюзию поиска. А что можно искать на моем лице?
Они искали глаза. Найдя, стали надавливать на них. Мне было больно. Вам никогда не надавливали на глаза? Попросите кого-нибудь, пусть надавят. Это стоит того.
Так вот, мне выдавливали глаза. Больно. Я не понимал, зачем это делается. И, уж тем более, не знал, что будет дальше. Даже не задумывался над этим.
- Зачем? – спросил я.
Ответа долго не было.
- Хочу узнать тебя поближе, - ответила незнакомка.
- Именно так? – спросил я.
- Ага.
Мне не хотелось ничего больше спрашивать. Но я спросил.
- А зачем?
Ответа не последовало. Только через несколько минут незнакомка спросила:
- Ты не боишься?
- Чего?
- Много чего. Например, что я выколю тебе глаза.
Я почувствовал прикосновение длинных женских ногтей к коже. А ведь, действительно, она могла выколоть мне глаза.
- Я могу схватить тебя за руки и отвести их от лица.
Вообще, я хотел сказать что-то другое. Но слова вылезли именно такие. Июнь, довольно жарко. Может быть, именно это заставило произнести меня такую чушь. Может, это заставило меня сидеть и ждать, что будет дальше. Просто сидеть. Ничего не делая.
- Знаю, - сказала незнакомка. – У меня реакция очень хорошая. Так что, скорее всего, ты просто не успеешь.
- А если успею?
- Тебя должен волновать вопрос – если не успеешь. В этом случае я выдавлю тебе глаза. Останешься слепым.
Я задумался. Она говорила правду. Действительно, можно было остаться слепым. В два счета. Что за ситуация? Какая прелесть.
- Ты ведь когда-нибудь отпустишь меня? – спросил я.
Незнакомка продолжала держать безымянные пальцы на моих веках, немного надавливая. Через секунд десять она ответила:
- Наверно.
«Наверно», черт подери. Она сказала «наверно». А что может быть еще? Она либо просто отпустит меня, либо выдавит глаза и отпустит. Не вечно же ей держать меня в таком положении. Она сказала «наверно». А зачем я спрашивал? Дурак.
- Да ты не беспокойся, - сказала незнакомка. – У нас в Японии живут тысячи людей с выдавленными глазами. Не слепые от рождения, а именно с выдавленными глазами. И нормально живут, не умирают.
В Японии. У нас. У меня нет знакомых из Японии. Как же тогда я буду угадывать?
- Я тебя не знаю, - сказал я.
- Правильно.
Сразу после этого незнакомка, или знакомка, ну, и так далее, убрала руки с моего лица. О, я снова видел. Рядом со мной на скамейку села девочка. Мы посмотрели друг на друга. Это была девочка-японка, игравшая неделю назад на детской площадке.
- Привет, - сказала она.
На вид ей было все те же двенадцать-четырнадцать лет.
- Привет, - сказал я, проведя рукой по как будто ставшему незнакомым лицу.
- Вот мы и встретились, - сказала японка.
Я посмотрел назад - на детскую площадку. Там никого не было. Ни старика японца, ни его внучки. Внучка-то, сидела рядом со мной.
- Да, - сказал я, - Я тебя вижу.
- Ладно. Ладно, - сказал она. – Меня зовут Юми.
Не каждый день общаешься с японками. Ну и что?
- А меня - не Юми. Меня зовут Сергей.
Она даже не улыбнулась. А ведь я рассчитывал. Но она не улыбнулась. Хотя, это не так уж важно. Мне захотелось сказать: я знаю, ты знаешь, что меня зовут не Юми. Но удалось сдержаться. Удалось – слишком сильное слово, просто сказал по-другому. Вообще никак не сказал. Только подумал.
Юми сидела на скамейке и болтала ногами. Она не доставала до земли. Мы оба смотрели прямо перед собой, как будто не обращая внимания друг на друга.
- Сергей, - сказала японка.
- Что?
- Ты хотел со мной встретиться?
- Не знаю, - сказал я. – Нет, наверно.
- А зачем сюда приходил?
Немного подумав, я ответил:
- Читать.
- Тебе негде читать?
- Есть где читать. Здесь, например. Здесь и читаю.
Юми усмехнулась.
- Значит не хотел встретиться?
- А что?
- Ничего. Просто мне показалось, что хотел.
Я закрыл книгу и повернулся к Юми. Читать было невозможно.
Минут пять мы просто смотрели друг на друга. А потом еще пять минут – на то, что происходило у нас за спиной. За спиной ничего не происходило. Невероятно затянувшаяся сцена.
- Ууууууух, - протянула японка после десятиминутного молчания.
И снова взглянула на меня.
- А где твой дедушка? – вдруг спросил я.
- Спит. – Сказала Юми. И через несколько секунд добавила. – Какой идиотский вопрос.
Она права, подумал я. Вопрос, действительно, был хуже не придумаешь.
- Еще спроси, нравится ли мне кататься на качелях.
Наверно, по выражению лица она поняла, что мне и это интересно. В тот момент я чувствовал себя очень неуверенно. И выражение лица могло говорить о всех вещах одновременно. Такое вот лицо.
- Нет, не нравится мне кататься на качелях. – Сказала Юми. - Не нравится, когда дедушка выходит во двор смотреть, как я играю. Не нравится…
Я перебил ее:
- А дедушка и не смотрел.
- Что? – удивилась она.
- Твой дедушка не смотрел, как ты играешь. Он спал.
Юми недовольно уставилась на меня.
- Ну, ты и придурок, - сказала она, качая головой.
- Почему?
Ничего не говоря, японка встала со скамейки и ушла.
Вот это да. Не говоря ни слова, ушла. Не часто так бывает. И, вроде бы, даже не понятно, из-за чего.
О книге в тот момент я, конечно, уже не думал. Девчонка. Девчонка занимала меня тогда.
Я встал со скамейки, вышел из сквера, купил несколько бутылок пива. Вернулся, сел, задумался. Думал о ситуациях. Какими разными они могут быть. Самыми разнообразными. От заранее предопределенных и продуманных до мелочей и до совсем уж высосанных из пальца. Похоже, эта ситуация была высосана из пальца какого-то божества, занимающегося предопределенностью в нашем мире. Всё: и старик, и японка, и наша встреча, и разговор, и уход. Все было высосано из пальца. Хотя... Судя по всему, в этой ситуации я играл ту же роль, что Юми со стариком на прогулке. Я имею в виду… А поэтому, видимо, и я был высосан из пальца. С ума сойти. В несколько минут высосать из пальца трех живых людей. А ведь христианский бог всего на одного мужчину угрохал целый день. Или я что-то путаю?
В общем, расклад такой. Я сидел на скамейке, пил пиво и думал о нашей Вселенной. Юми, видимо, шагала, все еще уходила от меня. А ее дедушка, потенциально любующийся игрой внучки, где-то спал. И не было оснований считать, что отныне эти три человека чем-то объединены.
На сцене появился усталый скептик, чтобы поучительно сказать:
- Нет оснований, - он затянулся сигаретой и продолжил. – Но эти три человека и не объединены.

Я лежал дома на диване и читал, в комнате работал телевизор. Иногда, отрываясь от книги, я смотрел, что показывают. С экрана довольный чиновник рассказывал о новых успехах в борьбе с интеллектуальным пиратством. На заднем плане грязный желтый трактор давил сваленные в кучу блестящие компакт-диски – сегодняшний улов борьбы с пиратами. Вокруг тарахтящего трактора суетились люди в черной форме. Следили, чтобы ни один диск не остался целым.
Я включил звук у телевизора. Через тракторный шум и крики людей в черном прорывались слова довольного интервьюера. Чиновник оглашал по памяти статистику успехов борьбы с интеллектуальным пиратством. Он хвастался тоннами уничтоженных болванок с нелегальными записями.
Вдруг, выскочив из-под гусеницы трактора, блестящий диск отлетел от основной кучи и с силой ударился об ногу чиновника. Выражение лица мужчины слегка изменилось, он посмотрел вниз и отошел в сторону, подальше от трактора. Камера последовала за ним. Теперь на заднем плане можно было различить разноцветные палатки Горбушинского рынка.
Выключив телевизор, я подошел к полке с музыкальными компакт-дисками и в несколько заходов перенес диски на стол. Поставил в три стопки примерно по сорок сантиметров каждая. Сел рядом и начал разглядывать. Медленно ведя пальцем по торцам дисков, читал названия групп и альбомов. Doors. Strange Days, Waiting For The Sun, Morrison Hotel. Pink Floyd. Wish You Were Here, The Wall в двух частях, The Dark Side Of The Moon, Meddle. Deep Purple. Rolling Stones. Animals…
В квартире раздался телефонный звонок. Я отвлекся от дисков, взял трубку.
- Привет, Сергей, - услышал я голос Андрея.
- Привет.
- Ну, как? Не хочешь сегодня на Горбушку съездить? Мне прикупить кое-что надо.
Это заставило меня на несколько секунд задуматься. Потом вспомнил.
- Сегодня не поеду. Там сейчас трактор разгружает мощности пиратских заводов.
- Что? – не понял Андрей.
- Налоговая служба, или кто там этим занимается, антипиратскую кампанию проводит. По телевизору показывают.
- Даааа, - услышал я немного расстроенный голос Андрея. – А где тогда? Где покупать теперь?
- Не знаю. Поищи рядом с домом что-нибудь.
- Ага, - сказал Андрей. – Ну, тогда пока.
- Пока.
Положив трубку, я вернулся к дискам. Начал смотреть в следующей стопке. Здесь были диски с совершенно другой музыкой. KMFDM. Money, Nihil, Xtort, Symbols. Ministry. Psalm 69: The Way To Succeed And The Way To Suck Eggs (какое длинное название), The Land Of Rape And Honey. Skinny Puppy. Bites, Rabies, Too Dark Park, The Process. Excessive Force…
Мне захотелось досмотреть репортаж с Горбушки. С экрана телевизора корреспондент успел произнести всего несколько слов. Он утверждал, что это были кадры антипиратской акции, проведенной полгода назад.
Вот как. Полгода назад. А ведь я мог и сам догадаться. Чиновник стоял в пальто, вокруг лежал снег. Совсем не обратил внимания. Вернее, обратил, даже запомнил, но никак не проанализировал. Что ж, в другой раз Андрей на горбушку съездит.
Снова раздался телефонный звонок.
- Алло, Сергей?
- Да.
- Что ты там про Горбушку рассказывал? Это полгода назад было.
- Знаю…
- Так, а чего тогда?
- Да, как-то не заметил.
- Ну, поехали.
- Нет, съезди один. Мне не хочется.
- Ладно, пока.
Все-таки сегодня он поедет. Оставив диски, я вернулся на диван, продолжил читать книгу.
Через полчаса снова зазвонил телефон. Теле-бом, теле-бом, загорелся Кошкин дом. Говорила Юми.
- Привет, читатель, - сказала она.
- Юми?
- Прочитал «Приглашение на казнь»?
- Юми?
- Ты что – дурака валяешь?
- Юми? – снова повторил я и засмеялся. – Да, нет. Не ожидал, что ты позвонишь.
- Юми?
- Я ведь тебе и номер свой не давал.
- Юми?
Я замолчал. Японка заговорила первой.
- Знаю. Плохо повторять чужие шутки, да еще несколько раз подряд.
Мне захотелось снова спросить «Юми?». Но я сдержался. Сдержался – тоже слишком сильное слово.
- Так дочитал книгу?
- Какая разница? – сказал я.
- А тебе?
- Да, в общем-то, никакой. Но и на дежурные вопросы отвечать - желания нет. Ты ведь девушка умная, начни с чего-нибудь еще…
- Давай встретимся сегодня, - не дав договорить, сказала Юми. - Что молчишь? Думаешь?
Интересно, сколько еще людей хочет со мной встретиться сегодня?
- Ага. Сегодня как-то не собирался никуда идти. Вот и с другом за музыкой не поехал.
- Тоже репортаж по телевизору видел?
Ее вопрос меня удивил. Но уже через несколько секунд, я подумал, что не знаю, какой именно репортаж имеет в виду Юми. Хотя, какая разница.
- Да, тоже.
- Значит, никак не сможешь приехать?
- Ну, как-то, конечно, смогу, но не хотелось бы. Давай, может, завтра?
- Завтра само собой, - как будто кольнула меня японка.
Да, девчонка непростая. Она говорит «завтра само собой».
Мне пришла идея.
- Как насчет того, чтоб самой приехать? – спросил я.
- Ага, приеду как-нибудь, - сказала Юми и положила трубку.
Что ж, неплохое окончание разговора. Тем более, такого. Приезжай, Юми. Адрес узнаешь сама.
Я взял со стола из первой стопки диск Pink Floyd “Wish You Were Here”, вставил в CD-проигрыватель и лег на диван. Отложив в сторону книгу, начал медленно засыпать под музыку.
Во сне мармеладный Гитлер, управляя ржавым трактором, давил пиратские диски. Блестящие болванки со свистом вылетали из-под грязных гусениц и бились о бетонную стену. Круглая площадка с кучей нелицензионной продукции была обнесена этой стеной. Площадка стала уменьшаться. Стены сближались, стягиваясь к трактору. Доктору Гитлеру становилось все сложнее бороться с интеллектуальным пиратством. И вот, стены сблизились настолько, что трактор больше не мог двигаться ни в одном направлении. Двигатель продолжал работать на полной мощности. Обшивка начала плавиться. Открыв дверцу, Гитлер выпрыгнул из кабины и провалился в кучу нелицензионных дисков. Так и не достигнув дна, фюрер растекся мармеладными ручьями. В последний момент я заметил, что это был Андрей. И проснулся.
Проснулся в своей комнате на диване. Как всегда, с неприятным привкусом во рту. Сколько я проспал? Посмотрел на часы. Минут сорок-пятьдесят – не больше. Неплохо. Нехорошо. Я встал с дивана и пошел на кухню. Чтобы избавиться от привкуса, нужно было выпить чаю. Из комнаты доносилась музыка зацикленного Wish You Were Here. Приглушенная стеной мелодия успокоила меня.
Здесь стоит сказать вот о чем. В начале рассказа я обещал объяснить, что притягивало меня в сквер - тот сквер, в котором первый раз увидел Юми. Я отложил это объяснение, потому что не знал, в чем оно может состоять. Не знаю и сейчас. Зачем же именно сейчас давать это объяснение? Хотя бы затем, чтоб не забыть сделать его вообще. Но, как уже сказал, объяснением я не владею. Немного не в курсе. Ну, раз немного, то все в порядке.
С другой стороны, я придерживаюсь принципа непрерывного осмысления происходящего. И не могу позволить оставлять эпизоды своей жизни без внимания. Такие эпизоды могут в дальнейшем стать серьезным препятствием. В будущем они обязательно будут приходить на ум, требовать интерпретации. Этому можно противопоставить придание значимости. Или значения. Необязательно интерпретировать случаи – можно просто придавать им значение. В худшем случае возможна ошибка со значением. Но это автоматически исправит сама жизнь. Хотя и не всегда безболезненно для ошибающегося. То есть, сейчас мне нужно оценить хотя бы значимость своей тяги в сквер. Это уже легче, но я не могу сделать и этого. Единственное, что мне понятно в моем влечении – так это желание увидеть птенцов голубей. Но почему я хотел увидеть их именно в этом сквере? И птенцов голубей ли вообще?

Несмотря на выпитый чай, привкус во рту остался. Я пытался избавиться от него с помощью печенья, бутербродов, салата. Даже с помощью сыра, забыв, что он только усугубит положение. Прожевав несколько кусочков французского сыра, я точно снова оказался во сне. В течение всей жизни я терпел дискомфорт от постсонного привкуса. Теперь, видимо, он начал вызывать во мне состояние сна. Все причинно-следственные связи в какой-то момент оборачиваются.
Уже в который раз за этот день в квартире раздался звонок. Я зашел в комнату, в которой играл Pink Floyd, поднял трубку. Но это звонил не телефон. Значит, ко мне пришли гости. Я подошел к входной двери и, не спрашивая, открыл. На лестничной площадке стояла женщина. Из-за плохого освещения разглядеть ее было нельзя. Единственное, что я заметил - а это, скорее всего, тоже из-за плохой освещенности – женщина была одета во все черное.
- Здравствуйте, - сказала она. – У меня сегодня умер муж. Вы не дадите немного денег на похороны?
В растерянности я молча стоял.
- Если не верите, можете выглянуть в окно. Рядом с подъездом стоит его гроб.
- Действительно? – спросил я.
- Ага. Без дураков.
Только сейчас я понял, что это была Юми. И, честно признаюсь, очень обрадовался.
- Ты быстро приехала.
Отстранив меня, японка зашла внутрь. Ничего не говоря, сняла кроссовки.
Уже сидя на диване, Юми спросила:
- Здесь, значит, живешь?
Хотя, это и не вопрос вовсе. Отвечать я не стал.
На диване она заметила книгу, взяла в руки.
- Гомбрович, - прочитала вслух. – Фердидурке. Интересно?
- Так. Сказка.
Японка небрежно бросила книгу на стол с тремя стопками дисков.
- Ого, да ты меломан.
- Не сказал бы. Так, люблю музыку послушать.
Она, как и я до этого, стала водить пальцем по торцам дисков, читая вслух названия групп.
- Sonic Youth, Skinny Puppy, Excessive Force, Breeders, Front 242. – Диски из второй стопки. – Ничего не знаю. Что это за группы?
- Industrial, - безразлично сказал я.
- Поставь что-нибудь.
- Так вот, играет.
- А что это? – спросила Юми.
- Pink Floyd. Слышала?
- Нет. Тоже industrial?
Не люблю подобные «музыкальные» разговоры. Просто вставил диск KMFDM “Nihil” в CD-проигрыватель и включил. С первых секунд японка скорчила физиономию, выражая отвращение к музыке.
- Фу, какая гадость, - сказала она. – Лучше уж, что вначале играло.
Я выключил CD-проигрыватель.
Мы молча смотрели друг на друга, как когда-то в сквере после «выдавливания глаз».
- Зачем я приехала? – наконец спросила Юми.
- Ты у меня спрашиваешь?
- Ну, а у кого же еще?
- Не знаю, - сказал я и тут же добавил. – Не знаю, зачем ты приехала. По телефону ты не объяснила, зачем хочешь встретиться…
- Знаю – перебила японка.
Мне показалось, что это не двенадцатилетняя девчонка, а, по крайней мере, двадцатилетняя девушка. Причем, довольно неглупая. Похоже, ее совсем не беспокоила разница в возрасте. Хотя, кого он вообще может беспокоить? Это-то мне и нравилось. Хотя, я точно не знал, сколько ей лет. А ведь полно взрослых женщин с детским телосложением. И наоборот.
- Так зачем приехала? – спросил я.
- А я сейчас скажу. Думаю, ты обрадуешься. – Юми немного помолчала. – Я приехала показать тебе птенцов голубей.
- С ума сойти, - сказал я и засмеялся.
Мы смеялись долго. Начал я, потом Юми подключилась. Смотря друг на друга, хохатали все громче. Я приходил в восторг уже только от вида смеющейся девочки. А она, наверно, от моего вида. Несколько раз кто-то из нас пытался заговорить, но обрывался на полуслове и продолжал смеяться. Через десять минут мы все-таки успокоились. Тяжело дыша, начали приходить в себя. Иногда то Юми, то я непроизвольно усмехались, но сразу же останавливались. На усмехнувшегося смотрели осуждающе. Столько сил было потеряно.
- С ума сойти, - повторил я, слегка улыбаясь. – Ты, наверно, слышала мой разговор с Андреем?
- С тем, который сидел с тобой в сквере? - Я кивнул. – Да как я могла слышать? Нет, конечно.
Юми недовольно фыркнула.
- Может, чай сделаешь?
- Запросто. Пойдем на кухню, - сказал я.
И сделал. Теперь мы разговаривали, сидя за кухонным столом. Пили чай.
- Ну что, показать птенцов голубей? – спросила японка.
Отпив из кружки, я кивнул.
- Вот, - сказала Юми и достала из заднего кармана потертых джинсов несколько фотографий. Протянула мне. - Смотри.
Я, наконец, созрел, чтобы подробней рассказать о своих расистских убеждениях. Мне часто снится такой сон. Международный аэропорт. В разные стороны ходят люди в строгих черных костюмах. Они спешат в другие страны. Чистые сухие полы отражают яркий свет. Регулярно объявляют о посадках и взлетах самолетов. Перед отлетом пассажиры проходят проверку личных вещей. Зачем это нужно? Современное общество не переносит расизм. Не наркотики и не валюта интересуют бдительных служащих. Их интересуют ваши взгляды. Мужчина с черным дипломатом подходит к пункту проверки. Дипломат откладывают в сторону: его содержимое всегда вторично. Мужчина проходит между двумя стенками нового высокотехнологичного прибора, сделанного на манер металлоискателя. Из динамиков доносится визжание сирены. Стенки прибора медленно сдвигаются, зажимая осматриваемого. Изо рта пассажира вылезают слизистые расистские убеждения.
- Что вы делаете? – спрашивают служащих пункта проверки.
- Мы боремся с экстремизмом.
Они улыбаются. Они счастливы.

Ночная улица. Фонарный столб. На асфальте свито гнездо, внутри - птицы. Прожектор ярко освещает часть асфальта.
Залитое светом гнездо крупным планом. В гнезде сидит голубица, под ней – несколько яиц.
Из яиц вылупляются птенцы. Вот они какие – птенцы голубей.
Гнездо на асфальте уже не так близко к объективу. Прожектор на фонарном столе ярко освещает улицу. Особенно высокого стройного мужчину в черной эсэсовской форме. Офицер давит ногами в высоких военных сапогах голубиные яйца вместе с вылупившимися птенцами. Рядом, на уровне пояса эсэсовца, в воздухе, махая крыльями, застыла голубица.
Это четыре фотографии. Я внимательно рассмотрел их и положил на стол.
- Неслабые снимки. – сказал я.
Юми усмехнулась. Допила чай, собрала фотографии и положила обратно в карман.
- Ты ведь этого хотел? – спросила она. – На птенцов голубей посмотреть?
Я молча кивнул.
- Да, они такие, эти птенцы. Нуждаются в покое и опеке.
Я снова кивнул. Юми заулыбалась.
- Хочешь посмотреть еще?
- В другой раз, - сказал я. – В другой раз обязательно посмотрю. Вместе посмотрим.
Продолжая улыбаться, Юми пожала плечами.
- Ну что, пойдем? – спросила она.
- Куда?
- На улицу.
Непроизвольно я посмотрел в окно. Странно: уже было темно. Настенные часы показывали полдвенадцатого.
- Неужели сейчас полдвенадцатого?
Японка проверила по своим часам.
- Ага. Ты фотографии долго рассматривал.
Оказывается, я долго рассматривал фотографии. Черт. Отвратительный привкус во рту. Ни чаем, ни печеньем его не перебьешь. Это он все перебивает.
Юми взяла меня за руку, и мы вышли во двор. Воздух. Одновременно и теплый летний и прохладный ночной. Больше всего мне нравится именно такое сочетание.
Скоро мы вышли на прилегающую к дому улицу. Японка продолжала держать мою руку. Уже не казалось, что она двадцатилетняя девушка. Теперь я был уверен, что за руку меня ведет взрослая женщина, может быть, даже моя мать. Сам я внезапно помолодел, превратившись в десятилетнего мальчика. Спешащего домой. И в кровать. Иллюзии. Как они деформируют все вокруг…
- Ты дрожишь, - прервала мои размышления Юми.
- Не замечаю.
- Ты весь дрожишь, - повторила японка.
- Ладно. Неважно.
- Зря ты рубашку сверху не надел. Ночь все-таки…
- Ты что, заботишься обо мне? – перебил я и отнял руку у Юми.
- Не капризничай, - сказала она, улыбаясь.
Я понял, что она шутила. А я и не дрожал совсем. Хорошо. Плохо. И хорошо, и плохо. Не понять ничего. Но все-таки я был рад, что она шутила. Почти как сегодня днем. Юми тогда притворялась женщиной, у которой умер муж.
Какую-то часть пути я совсем не следил за дорогой, вела женщина-девочка-японка. И сейчас не мог понять, где именно нахожусь. Мы шли между двумя высокими бетонными стенами в почти кромешной тьме. Я едва различал дорогу.
Впереди был тупик. Как оказалось, ненастоящий. Просто дорога резко сворачивала вправо. Мы повернулись и то, что я увидел, ужаснуло меня. На заасфальтированном гладком участке земли, окруженном высокими бетонными стенами, стояла работающая палатка с надписью «Мороженое». Небольшой участок асфальта рядом с ней освещался яркой витриной. Подойдя ближе, я увидел на асфальте птичье гнездо. Вокруг валялись сломанная скорлупа от яиц и мертвые раздавленные птенцы. Птенцы голубей.
Тупая ярость разорвала меня изнутри. Я рванулся к палатке. Эсэсовец должен был находиться в ней. Подбежав, с силой открыл дверь и запрыгнул внутрь. В палатке работал черно-белый телевизор, но никого не было. Тяжело дыша - от ярости, разумеется, а не от бега – я опустился на стул. Машинально уставился на экран телевизора. Показывали уже осточертевший документальный фильм «Обыкновенный фашизм». Солдаты со свастиками на рукавах приносили книги и бросали их в огромный костер. Юми медленно вошла в палатку и закрыла за собой дверь.
- Телевизор смотришь? – как ни в чем ни бывало спросила она.
Я не ответил. Японка открыла холодильник и взяла мороженое. Развернув обертку, стала есть.
- Что это ты смотришь? – сказала Юми, подошла к маленькому телевизору и переключила на другой канал.
Человек с довольным лицом что-то рассказывал. На заднем плане желтый трактор давил сваленные в кучу компакт-диски.
- Я уже видел это, - сказал я. – Только вот не помню когда.
- Сегодня днем. Это с Горбушинского рынка репортаж. Диски нелицензионные уничтожают.
- Да.
- Да? – передразнила японка.
- Тогда зачем мы это смотрим?
Я переключил на другую программу. Опять жгли книги. Следующий канал. Художественный фильм. Несколько человек стояли у пункта приема стеклотары и что-то обсуждали.
- Блин, привкус этот во рту. Часов с трех, - раздраженный, чуть не прокричал я. – Что здесь есть, Юми, аглушить его?
Юми, улыбаясь, протянула мне свое мороженое. Сейчас было не до препирательств. Я схватил мороженое и целиком запихнул в рот. О привкусе я, действительно, на время забыл. Голову как будто заморозили. Тупая боль разъедала изнутри где-то в области лба. Смеющаяся Юми открыла банку Pepsi и протянула мне. Я стал жадно пить. Разъедающую боль и разрывающую ярость мы залили содовой.
Через несколько минут ледяное действие мороженого прекратилось. И привкус почти не чувствовался. Хотя бы так.
Я опять уставился в экран телевизора. Люди из пункта приема стеклотары стояли на том же месте. Из крохотного окошка в стене высовывались два человека. Проклятый привкус начал снова уничтожать меня. Эти двое выглядывающих оказались мармеладными докторами Гитлером и Геббельсом. Двое из ларца одинаковы с лица. Рядом с окошком горел костер. Вокруг ходили солдаты со свастиками на рукавах. Они приносили книги и прыгали вместе с ними в огонь. Реальность начинала преломляться сквозь мутные настроения из сна.
Тихо смеющаяся Юми подошла к телевизору и переключила на другую программу. То же самое. На другую. Опять. Японка медленно продемонстрировала, как на всех каналах горели костры из фашистов и книг. Я задыхался от привкуса, мороженого и восторга.
- Знаешь, что они делают? – спросила Юми. И, не дожидаясь ответа: – Они борются с нелицензионной продукцией.
В Германии никогда не сжигали книги. Немцы всего лишь уничтожали интеллектуальное пиратство.

Первым делом на следующее утро я подошел к столу и посмотрел, на диски из третьей стопки. NoFX. Punk In Drublick, The Longest Line, Heavy Petting Zoo. Sex Pistols. Never Mind The Bollocks Here’s, Kiss This. Clash. Vibrators. Buzzcocks…
Привкуса во рту не было. CD-проигрыватель продолжал играть зацикленный «Wish You Were Here». Когда-то я уже выключал его.