Стоны рабочих, спускавшихся с небес, вернули мне сознание. Безликие люди, скрытые за смолой и дымом, свешивались с крыши и, барабаня по стеклу, наперебой требовали сигареты. Я проснулся и понял, что это конец. - Я больше не тинэйджер.
Только когда мне удалось вскрыть заваленные сном глаза, я убедился, что задремал, наконец, у себя дома. В соседнем кресле сидел голый мужик с ружьём и кривлялся, будто ему нет до меня дела. Он упорно прятал свой взгляд под кровать.
- Что, и это скорбное утро будет запятнано развратом?! - глаза снова спрятались в свою скорлупу. Веки мои напоминали гололёд - никак не удавалось сдвинуть их с места.
- С развратом повременим, - заново пробудил меня тип.
- А ты кто такой?
- Не поверишь: старость твоя.
- Ну и? Думаешь, волосы буду рвать от счастья.
- Что узнал меня?
- Да не, ты больше на Купидона похож.
- Отлично, а я как раз по поводу любви…
- А с ружьём-то чего, если не Купидон?
- Мышь сторожу. У тебя под кроватью, стерва, спряталась - всю ночь орала.
- Песни?
- Если бы…
- Блин, мужик, чё тебе надо от меня?! Ты что, тоже рабочий? На крыше взопрел, решил здесь освежиться?
- Я ж сказал: старость твоя пришла.
- С днём рождения поздравить? Мне сегодня двадцать только исполнилось, если что.
- Я одного кота знал. Давненько у меня жил. Так вот, он и крыс и мышей ловил. Ловил да не ел. Приносил в комнату, сдирал с них заживо кожу и отпускал. Они, конечно, умирали вскоре, но гадили прилично. А кожу-то он так умело снимать наловчился, тонко - если б не шерсть, наверно сквозь неё глядеть можно было б.
- ??? Всё?
- Я вот что сказать хотел: не будь котом. Пора тебе полюбить кого-нибудь. А то женщин, парней домой водишь, сам к ним захаживаешь - а что толку? Результата-то как не было в семь лет, когда соседку по подвалам затаскал, а разглядеть в темноте ничего не сумел, так и нет до сих пор. Ночь проведешь, а утром на партнёра кидаешься - за хирурга-отморозка его принимаешь, что органы твои вырезать хочет, или за медсестру-кровопийцу, что китайцам тебя по частям продаст.
- Да ладно тебе, пару раз, да и…
- Не в этом дело. Вспомни имя хоть одного своего друга.
- Не люблю я имён - никакого разнообразия, тривиальности одни. Всё этот позорный комплекс самоидентификации. Каждый хочет, чтоб его узнавали. А начерта?! Чтоб любой проходящий, как нищему, свои проблемы в шапку бросал?
- У меня дома под ванной сороконожки бегают. Большие, пушистые. И всегда поодиночке. Мерзкие такие, я их даже в руки брать не решаюсь. А как-то раз одна мне под одеяло залезла. Уж не знаю, чего она там хотела. Так знаешь, что я с этой сволочью сделал?
- Пристрелил?
- Да ну-у… Связал простыню в узел и сжёг. Так что подумай: не пора ли выбрать себе одеяло? А то ведь скоро - ой, как скоро - рабом моим станешь. Вечным, жалким рабом. Будешь таять в моих руках, а до ружья так никогда и не дотянешься. Лицо твоё, от одиночества, будет дробиться на лимонные гримасы - насчёт цитрусов не волнуйся: они у меня дома ого-го вырастают - в кулаке не помещаются. Я из тебя такое лепить начну - Пикассо до смерти прозаикается.
- Он уже умер
- Ты ведёшь себя, как мой кот. Он, кстати, плохо кончил.
- Как же?
- Супруга скалкой пристукнула, за то, что его крысы любимый ковёр жёнин кровью перепачкали. Палкой своей ему по спине шлёпнула - я даже хруст позвоночника услыхал - за хвост взяла да в ведро мусорное так и бросила. Он долго ещё из-под крышки кричал, домой просился, на свой коврик у ног моей женщины.
- Тьфу ты чёрт, везде насилие! Кто ещё стал жертвой вашей семейной бойни?
- Словом, пора закругляться. К тебе сегодня на день рожденья много народу придёт. - Дулом ружья он указал мне на дверь: оттуда, действительно, доносилось многоголосое гоготание гостей. - Будет из кого любовь выбирать. А если опять проторчишь, деревянную жизнь в окне подсматривая - обрубить бы их - тополя эти - давно пора…
- Да, если я не смогу определиться, что тогда?
- Не найдёшь любовь - станешь старикашкой сварливым в свою двадцатую весну.
- Ух ты, может, давай, лучше о поэзии поболтаем?
- Мне больше нечего тебе сказать. Я буду рядом. Помни, сегодня последний день.
- На будущее имей в виду: "последний шанс" звучит более угнетающе.
- Не забывай, кто спрятался под тобой. Она всё ещё там. Она ждёт тебя в темноте, под твоей же подушкой.
Он спрыгнул на пол и спрятался за кресло.
- Я всё ж достану эту дрянь, - прохрипел он оттуда.
- Эй, чувак, если ты о мыши, там ты её не поймаешь - ты ж говорил, что она под кроватью.
- Не пренебрегай ею. И помни, ты ещё можешь иметь будущее.
Да ну что такое. Какой нудный вуайерист. А хамло - боже ты мой! - даже из комнаты уходить не собирается. Сейчас ещё от радости вспотеет - весь воздух испортит.
Дверь дёрнулась волком после выстрела и со следующим ударом разбилась морской волной о стену. Вместо этих видений, проход загородила женщина. Она распяла себя по углам косяка, и, цинично улыбаясь, что-то высматривала в моей комнате.
- Ну, сколько можно прятаться? Там все ждут.
- ?? вы… они чего-то хотят?
- Давай-давай, после сюрприза будешь дальше валяться, - нагнувшись, она заглянула под кровать. - Ладно, признавайся, где бабу прячешь?
хгххшшх - Эй, чо там, тащи чувака сюда, - трещала соседняя комната - хшшхххгхгх
- Сейчас, он от меня не спрячется, - параноидально хохотнула женщина - даже рабочие перестали в потолок стучать. - Ты идёшь или как? - смех так и хлестал из неё. Белые призраки смеха соскальзывали с блестящих зубов женщины, прямо лавиной сходили с белых щёк её, забрызгивая кровью, разорванных в улыбке губ, снежную кофту.
- Сейчас, минутку.
- Он боится, - совсем уж дико взвизгнула женщина и вошла в комнату.
- Я же сказал - минутку. Дайте мне одеться.
- Меня теперь Леной зовут, - бросила она из-за спины, тихонько закрывая дверь.
- Да какое мне… какое счастье. В случае чего я о вас не забуду. Но дверь-то… вы что боитесь, что ваше имя гости узнают?
- Не надо лишних слов…
- Чёрт! Вы, чего, насиловать меня собираетесь?
- Что ты можешь сказать о моём лице? Только честно.
- Ну, лицо как лицо, нечего. Не подумайте ничего такого, но по мне даже вполне неплохое. Но это не повод для того…
- А что бы ты сказал, если б я сорвала его.
- Лицо?
- Н-ну.
- Думаю, это было бы неэлегантно.
Она начала раздеваться.
- Простите, но мне, почему-то, кажется, что у вас неправильные представления о лице.
- МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ! - орали из-за двери.
- Давай сыграем в игру: найди моё лицо.
Я уж приготовился к худшему. Ожидал увидеть вместо её живота голову с клыками кабана. Но оказалось, что с телом всё в порядке. Наверное, только оно одно и осталось здоровым.
- Ну и что? - не сдержал я разочарования
- О, ты ещё не видел главного.
- Вот спасибо, за предупреждение. Но, знаете, мне как-то и этого достаточно.
- Слушай, чувак, хватит в интеллигентов играть. Называй меня тёткой, - прыгнула она на кровать.
Из-за кресла выглянул мужик:
- Ну вот, чем не подруга жизни. Какая жизнь - такая и подруга.
- ???м-да, гениальная шутка. Блинн,-ну и дурак же ты.
- Ты, что, не видишь? Она же любит тебя, - мохнатая ладонь выписывала в воздухе сердца.
- По-моему таких счастливчиков и без меня достаточно.
- Что, совсем одурел от радости: ругаешься, болтаешь сам с собой? - надвигалась на меня тётка. - Давай под кровать спрячемся - там темно, весело.
Типок окончательно вывалился из своего укрытия. Глаза, рот его стали похожи на дуло винтовки, которое он направил на голову женщины. Только этого не хватало! Я повалил её на кровать и закрыл своей спиной от психопата.
- А мы тебе сегодня такой сюрприз приготовили! Только не проси меня рассказать, а то я ведь не удержусь, - женщина закрыла глаза и протянула мне себя всю.
- А как же романтика, музыка? - натягивал я обратно срываемую одежду.
- Тебе время нужно? Может помочь?
- Помни о мыши - она бегает туда-сюда, у неё дыра в каждой стене. Ты не удержишь её. Она всё прогрызёт. Нажуётся, согреется, а потом уйдёт и всё хорошее с собой утащит, - хрипел Амур - или кто он там - позади, но выходить из своего гнезда не желал.
- А ты знаешь, к нам в дом притащили фортепьяно, - завалилась на моё постельное бельё тётка. - Чёрное, большое. Настоящий инструмент - мы на таких точно в школе играли - в музыкальной. Я попросила, чтобы его в моей комнате поставили. Ты ж знаешь, я больше всего в свободное время на фортепьяно играть люблю. Сяду за него и всё плохое забываю. А музыка такая красивая из него выплывает, ну такая прекрасная - прямо плакать хочется. Почему всё на свете не может быть таким прекрасным? Но я не только играть на фортепьяно люблю - мне и смотреть на него нравится. Лежу в постели - вся такая одинокая, беззащитная - а только взгляну на него, так сразу хорошо, покойно становится. Вот и живём мы вдвоём. Просыпаюсь я, а он большой такой, чёрный и уверенный, уже с утра мне улыбается, ободряет.
А вот недавно тараканы в нём завелись, представляешь. Только я свет выключаю, только в кровать лягу, как они и выползают. Прямо из живота его - точно слова, чёрными такими буквочками, шёпотом - выползают, и бегают, бегают… Смотрела я на них, присматривалась, и кой-какие подозрения начали меня одолевать. Чувствую, неспроста всё это. И вот решила не закрывать я клавиши на ночь. Лежу, дожидаюсь, думаю, что же инструмент мне сказать хочет? И вот заполночь тараканы выползают. А у меня за окном фонарь, так что я и без света всю комнату прекрасно вижу. А тараканы те, всё по клавишам бегают - туда-сюда - не устают. Кто-то останавливается на одной ноте - выдаёт высокое тремоло - другой перебегает по клавишам быстрым перебором пальцев, новые появляются; другие, отыграв своё, исчезают. И, вдруг, я что-то услышала - услышала я этот божественный ноктюрн. Прекрасней Шопена, прекрасней Христа - боже, боже, прости меня. Я вдохнула жизнь в фортепьяно, и оно полюбило меня. Оно дарит мне, исполняет для меня - только для меня - ту, настоящую, музыку, недоступную простым грешникам. После этого, я больше не смею даже прикоснуться к инструменту, я боюсь оскорбить его, боюсь насмерть испугаться жалких звуков из-под своих неумелых пальцев. Я только мило улыбаюсь фортепьяно, и жду ночи, когда могу лёжа в своей постели наслаждаться бессмертными нотами.
- Ого! - Офигеть! - Ух, круто - не-е - реально круто, - в дверях аплодировали и свистели.
Похоже, все гости - десятка два - столпились у входа в мою спальню и готовились броситься на нас с объятиями и поцелуями. На острие этого клина пританцовывал мой большой - толстый - друг.
- Ну вот, хотел со своей первой учительницей встретиться, - уселся он на край постели. - Мы тебе её и притащили. Знаешь, как сложно её разыскать было - вот скажи ему, - подмигнул он женщине, растекающейся в улыбку по моей простыне, - но у тебя ж день рожденья. Что для друга не сделаешь?! Верно? мы ж, блин, друзья покруче тех - в телевизоре! - уронил он голову мне на плечо, заодно шлёпнув по коленке женщину.
В дальнем углу я заметил всё того же голого мужика. Он призывно разводил руки в стороны и кивал.
- Унизь её, уничтожь её - она слишком много о тебе знает, - шепнул мне на ухо друг. - Она всё помнит. Всё что произошло в те три года. Сделай с ней такое, после чего она не сможет говорить.
- Мы там немножко нашкодили, - скрипнула маленькая, напомаженная, носатая женщина, - мы ж не со зла. Нам просто так радостно за тебя.
- …ты, может, сам уже подзабыл, а вот она нет. Я специально расспрашивал… - …там у тебя книжки стоят, скучные такие - так мы их разукрасили - будет над чем посмеяться… - …ты тогда такие вещи вытворял - ой-ё-ёй, а представь, если люди узнают - что они подумают?!… - …а потом рабочие приходили, они крышу для нашей пятиэтажки стелют, новую, там смолу кипятить надо - вот они и выпить просили; ну, мы искали, искали - бутылку в шкафу нашли - старая такая, ну и дали её им… - …сейчас не расправишься - шанса больше не будет, она все твои фотографии просмотрела, исзавидовалась… - …а рабочие такими весёлыми парнями оказались - брызгаться начали, прямо как звёзды настоящие, ну мы и разбегаться, а они за нами гоняются, а Серёжка тоже бутылку нашёл и как ливанёт на них! - теперь они врассыпную… ну разбили мы там кой-чего - ты не в обиде? мы ж тебя любим. Если чё, они в ванне заперлись - продолжают веселиться там.
Прямо как купидоновы сороконожки, - неожиданно подумалось мне. И стало так тоскливо, противно, скопившийся за языком холод, перекрыл дыхание. Свистящая скука на роговице глаза покачнула комнату, помутнело, казалось я тону в городском бассейне, захлёбываюсь, меня засасывает в чёрную трубу водоочистителя, а вокруг, взявшись за руки, кругами плавают люди, и пускают в мою сторону воздушные пузырьки.
Кто-то включил музыку. Многие разбились на пары и танцевали. Другие смеялись, бродили по комнате, ощупывая мои вещи. Кого заносило ко мне - бормотал приветствия, поздравления. Обещали сюрприз, удивлялись, какой я молодчина - такой праздник устроил.
- А лицо-то моё ты так и не нашёл, - учительница в одном белье обнимая моего толстого друга, вздыхала и покачивала головой.
Люди блуждали вокруг, кого-то я узнавал, многих вспомнить не мог, других видел в первый раз. Однокурсники, родственники, школьные приятели… Пробегали соседи, родители появлялись и снова исчезали… Меня почти никто не замечал. Некоторые даже не знали, как меня зовут. Родня приехала, чтоб в море покупаться, ровесники приводили подруг и занимались своими делами. Какие-то люди всю неделю заселяли мою квартиру, воровали моё пространство, наступали на меня. Я уверен, они ненавидят меня - они загоняют меня в угол, как мохнатое насекомое, чтобы раздавить там каблуком. Стоит расслабиться на минуту - и мне конец.
Я присмотрелся к их лицам - почти все они были мертвы. Прозрачные лица пустых людей. Потные зомби крушили мой дом. Они перекрывали мне все пути к спасению: задвинули окно шифоньером, заперли дверь.
Вдруг лампочка ярко вспыхнула и погасла. Все завизжали, кто-то, позади, щёлкнул зажигалкой. - Вот он - здесь. - Все бросились ко мне: лизались и шептали пожелания. Им никак не удавалось сказать хоть что-то новое. Пожелания были такими настойчивыми, как часовой механизм перед взрывом, что вскоре утомили меня больше, ввинчивающихся в кожу, рук и губ.
И тогда я понял всё. Все эти коты, сороконожки… Они пришли, чтобы напиться мной. Они иссушат меня, высосут всего до капли с помощью своей любви. Они захватили это подлое оружие, накачались этим транквилизатором. Теперь их ничего не остановит. С любовью они неуязвимы. Ею они вскроют меня, как банку пива. ПОТОМУ ЧТО ОНИ УВЕРЕНЫ, ЧТО ИМЕЮТ НА ЭТО ПРАВО. Ведь я принадлежу их любви.
- СЮРПРИЗ! - заорали все.
Я попробовал забиться в угол, но мужик выпихнул меня оттуда. Дулом ружья он колол мне в печень, подталкивая к центру.
Дверь распахнулась и в ореоле свечей вошла девушка в белом.
- Поздравляем, сынок, вот мы и подыскали тебе невесту. Проверили - всё как надо. Дом у неё есть. Не вечно же у отца с матерью на шее сидеть. А ведь ты наша гордость - не дай нам разочароваться. Так что, совет вам да любовь.
Невеста хохотала, перебивая родителей.
- Горько, горько, горько.
Из-под приподнятой фаты на меня зловеще мерцали золотые зубы.
Сердце моё затрепетало пауком на ветру, органы свернулись замёрзшими гусеницами. Я дёрнулся к окну - оттуда, исподлобья, сверкнула стеклянным взглядом учительница; влево - друг отбросил меня обратно; обернувшись, упёрся в чёрную точку, иглой прицела проткнувшую сумрак - она приготовилась наколоть на булавку и меня, как бабочку. Я прыгал, бросался от одних рук к другим. Я чувствовал себя быком на корриде. Люди медленно сужали свой круг. Я упал на пол и, поскальзываясь, заполз под кровать.
- Не-е-ет! - донёсся удаляющийся вопль.
Темнота дышала мне в лицо. Кто-то тихо сопел перед глазами, но я ничего не мог разглядеть. И стало вдруг мне так мирно, спокойно. Хорошо! Я проваливался в тихую бездну. Чернота убаюкивала меня. Медленно и уютно поглощала. Влажное дыхание напоминало мне материнскую утробу, которую я искал у каждой женщины. В раковину - всё глубже и глубже.
- Потерялся, дружок? - порхнул ласковый ветерок, где-то вдалеке, на небесах, за плацентой. - А ты плюнь на них. Не стоит они твоих усилий. Забудь обо всём и спи.