«У каждого человека есть свой девиз» - еще давно сказал мой дядя - брат матери. Мне тогда было лет девять, я только-только начал ходить в младшую школу, где сразу же стал самым сильным и непослушным учеником. Сейчас я уже перешел в одиннадцатый класс. Где-то между двумя этими событиями дядя с девизом умер от рака. Даже и не знаю, что буду делать после окончания школы.
Вчера мой лучший друг и одноклассник Стас принес в школу распечатанную на принтере фотографию голой женщины. Так себе фотография: затертая, даже в некоторых местах порванная, но женщина на ней просто бесподобна. Мы всем классом разглядывали ее весь день. Всю – вместе с дырами и потертостями. В туалете на переменах, под партами на уроках. Передавали из рук в руки, выхватывали, мяли. Смеялись и вздыхали. Отводили глаза и смотрели украдкой. Подносили к самому лицу и целовали. Весь день потратили на эту рваную потертую женщину, задравшую вверх ноги и прикрывшую одной рукой грудь. Стас говорил, что женщина смотрит на него. Вряд ли. С тем же успехом она смотрит и на меня. Вообще, на любого разглядывающего ее идиота.
После последнего урока мы всем классом, не одеваясь, вышли из школы и снова смотрели на фотографию. Наверно, я провел, уставившись на женщину, слишком много времени и мне это ужасно осточертело. Я отошел от одноклассников и встал рядом, разглядывая их суетливые движения. Они всегда стояли так, что кому-нибудь не было видно. Неудачник несколько раз оббегал вокруг толпы, но, не найдя удобного места, втирался внутрь, вытесняя кого-то еще. И все начиналось сначала. Как и разглядывание голой женщины, эта суета мне тоже быстро надоела. Я взял с земли снег, слепил снежок и кинул в голову одному из суетившихся. Лехе. Его голова с красным от мороза лицом поднялась над остальными и уставилась на меня. Живая голова. Кто-то начал стряхивать с себя снег от моего снежка. Стас вяло засмеялся.
- Ты чего, а? – буркнул Леха, вытаскивая снег из уха.
- Кидается, - злобно промямлил Виталик и снова уставился на фотографию.
Я подошел к одноклассникам, вырвал фотографию из рук все еще смеющегося Стаса и разорвал. Несколько секунд я ждал, что они скажут. Но так и не дождался – их опередила уборщица. Выглянув из окна второго этажа, она заметила нас и теперь истошно кричала, чтобы мы немедленно возвращались в школу.
- Зря ты это сделал, - уныло сказал Стас, когда мы одевались в раздевалке.
- Что зря? – спросил я.
- Зря ты порвал фотографию.
- Еще напечатаешь, Стас.
Он грустно посмотрел на меня.
- Не напечатаю.
Уже на автобусной остановке, я услышал от него, как отец зашел в комнату, когда Стас распечатывал фотографии. Оказывается, Стас хотел подарить всем нам по фотографии. Какое невыносимое убожество. Отец зашел, когда из принтера вылезала последняя распечатка с женщиной. Стаса, конечно же, наказали и запретили пользоваться компьютером. Интересно, на какое время? Но одна фотография осталась – его любимая, которую распечатал давно и хранил между книг. Именно ее я и разорвал.
- Еще напечатаешь, - повторил я, когда Стас замолчал.
Стас отвернулся. Похоже, он плакал. Какое все-таки убожество этот Стас со своими голыми фотографиями. Дождавшись своего автобуса, я уехал домой, оставив друга дожидаться своего.

Однажды я услышал, как старший брат в разговоре с друзьями сказал, что, закончив спецшколу, я поступлю в специнститут. Тогда меня это заинтересовало настолько, что я спросил брата, есть ли такие институты. Обычно довольно мягкий со мной, в компании с друзьями он вел себя очень грубо, пытаясь унизить. Его друзьям это нравилось. Брат сказал, что институтов для таких дегенератов как я не существует.
На самом деле я не дегенерат, а просто отстающий в развитии. Не знаю, насколько это сказывается внешне, внутренне я спокоен – все в полном порядке.
Так вот, сейчас, придя домой из школы, я вспомнил своего умершего дядю. Был ли у него у самого девиз? Может быть, и был. Может быть, он даже говорил мне о нем. Просто я все забыл. Я запомнил только, что после его фразы о том, что у каждого человека есть свой девиз, понял, что у меня-то никакого девиза нет. Как и сейчас, впрочем. Наверно, я не человек. Интересно, сказал я тогда об этом? Конечно, нет.
Мама позвала обедать, и я пошел на кухню. Кухонный столик у нас маленький, да еще поставлен неудачно, поэтому за ним могут сидеть не больше двух человек. Обычно первыми обедают брат с сестрой, а потом уже я с мамой.
Сидя на кухне, я спросил у мамы, есть ли у нее девиз. Мама подумала и сказала, что, наверно, есть, но она его не знает. Вероятно, это женщина тоже отстает в развитии. Уж по крайней мере, гораздо заметней, чем я. Она продолжила есть, забыв о моем вопросе. Если я когда-нибудь еще раз задам ей этот же вопрос, она снова задумается, даже не вспомнив, что уже отвечала на него. Забавно. Кстати, именно этим я сейчас и занялся – снова спросил, есть ли у нее девиз. Мама задумалась, продолжая есть. В какой-то момент ее тарелка оказалось пустой, она встала, положила тарелку в раковину, взяла чистую и положила пюре с котлетой. Села за стол. Всё. Забыла напрочь мой вопрос. Уже не будет отвечать. Незаметно для нее улыбаясь, я продолжаю развлекаться. На кухне занимаюсь этим постоянно. Уже порядком надоело, но я не могу остановиться, только иногда изменяю вопросы. Возможно, старшие брат и сестра использовали эту мамину особенность до меня. Возможно, даже рассказали мне об этом. Но, как и в дядином случае, я ничего не помню.

На следующий день Стас снова принес в школу распечатку фотографии голой женщины. На этот раз мне он ее даже не показал. Я увидел, как одноклассники толпились вокруг фотографии, слышал, как Леха-дурак восторженно хохотал. Стас довольно улыбался. И отворачивался, когда замечал, что я смотрю на него. Это был не тот Стас, которого я оставил дожидаться автобуса.
Три урока подряд, как и вчера, идиоты рассматривали фотографию. Мне даже стало интересно, в какой позе застыла женщина на этот раз. Но я не позволял себе подойти к хихикающим идиотам. Леха, эта сволочь Леха, сразу все понял и сдружился со Стасом. Теперь Стас давал ему держать фотографию, как вчера давал мне. Леха громко смеялся и с превосходством смотрел на меня. Хотелось проучить его. А ведь никогда Стас не любил этого дурака Леху. Сколько раз он говорил, что считает его недотепой. Сколько раз? Наверно, нисколько. Но все равно, они плохо относились друг к другу.
На четвертом уроке, на алгебре, учительница заметила фотографию и выхватила из рук Лехи. Из рук этого недотепы. Я был рад. Психологически, я смеялся тремя лошадиными силами. Но внешне это, конечно, было незаметно.
Анна Павловна вывела Леху к доске и поставила лицом к классу.
- Так, - сказала она. – И кто же это принес?
А с чего она взяла, что ее принес не Леха?
- Я повторяю. Кто принес эту гадость в школу?
Анна Павловна обвела нас своим, как она, наверно, считала, проницательным взглядом, пристально вглядываясь в лица тех, кто действительно мог принести фотографию. Несколько секунд она потратила и на меня. Но мне-то все равно – пусть смотрит своими маленькими свиными глазками. Какое убожество: кто-то считает, что этими глазенками можно что-то выяснить.
- Фотографию принес Палочкин, - вдруг сказал Леха.
Все, включая Анну Павловну - она и главная - уставились на меня. Занятное зрелище: впередисидящие разом, как по команде, развернулись ко мне в пол оборота, те, кто сидел сзади, наклонились, чтобы увидеть, хотя бы часть моего лица. Кроме того, все они постоянно елозили на стульях, загораживая друг другу обзор. Меня чуть не стошнило от их усердия. Я даже удивиться не успел, а учительница ужа орала, что выгонит меня к чертовой матери из школы. Само по себе построение фразы довольно забавно: выгонит меня к чертовой матери из школы. А еще учителя любят рассуждать о всестороннем развитии. С такими глазенками-то.
- Палочкин, собирай вещи и вон из класса. А после урока мы пойдем с тобой к директору.
Она, видите ли, пойдет со мной к директору. Анна Павловна, вы забыли сказать, что пойдете к директору не только со мной, но и с не моей фотографией. А может, директор сам придет к нам? Беда, наверно с директором. С моей точки зрения все идет превосходно.
Выходя из класса, а Леха уже благополучно сидел за партой, я посмотрел на Стаса: он нагнулся, и мне не удалось увидеть его лицо. Замечательный лучший друг. Без лица.
Разумеется, я не стал ждать конца урока. Сходить к директору я смогу в любое время – главное, чтоб свиные глаза были на месте. Я вышел из школы и отправился гулять. Дура-уборщица никак не хотела меня выпускать. Пришлось применить силу. Эти олухи еще говорят о замедленном развитии. В таком случае я не вижу разницы между бабкой-уборщицей и ведром, в котором она полощет тряпку. А вы?

До позднего вечера я слонялся по городу, заходил в большие и не очень большие магазины, в некоторые меня даже не впускали, катался на автобусах, показывая контролерам справку, после чего они больше не обращали на меня внимания. В общем, неплохо провел время. Но домой не хотелось. Да я уже толком и не знал, где нахожусь. Чтобы доехать до дома, нужно было спрашивать людей, а мне не хотелось. Еще бы – с такой справкой. С такой справкой как у меня лучше вообще зашить себе рот. Вот только иголки с ниткой с собой нет. А так - готов.
Уже часов в двенадцать я начал подыскивать место для ночлега. Я хотел зайти в какой-нибудь более-менее приличный подъезд без бегающих по этажам крыс и открытых окон - поспать на лестнице, подложив, как я уже не раз делал, портфель под голову. Найти такой подъезд удалось не сразу.
Мне понравилось, когда в одном дворе меня окликнула компания из нескольких человек - моих ровесников.
- Э, парень, ты чего, потерялся? – спросил тощий подросток с сигаретой во рту.
Я знал, что делать в таких случаях. Через секунду сигарета была уже полностью у него во рту. Я бью точно и четко фиксирую удар: через каких-нибудь пять-шесть секунд подросток удивленно уставился на асфальт. Он смотрел на сломанную сигарету и осколки нескольких зубов. А сверху на асфальт капала кровь.
Остальные ровесники трусливо переводили взгляды с меня на растерянного товарища.
- Чип и Дэйл спешат на помощь, - сказал я, отходя от них.
В следующем же дворе я нашел открытую дверь в подъезд. Быстро зайдя внутрь, поднялся по лестнице на последний, шестнадцатый, этаж. Затем лег на лестницу, подложив, как и хотел, портфель под голову.
Глядя в окно лестничной площадки, я наблюдал за звездами. Небо было облачным, и виднелись всего три звезды. Через полчаса облака закрыли и их. Я лег на бок и заснул.
Мне снился дядя, борющийся с огромным, больше человека, раком. Действие происходило на лестничной площадке, и я наблюдал за схваткой, сидя на ступеньках. Дядя постоянно поворачивал голову и смотрел на меня, объясняя свои действия. Было довольно скучно смотреть на него, я поднялся и, не обращая внимания на дядины оклики, вышел из подъезда. Быстро найдя дорогу назад, вернулся в школу. Но там мне снова захотелось спать, я спустился в подвал, сел на единственную скамейку и заснул.
Мне снилось, как я вместе с ожившими голыми женщинами с фотографий искал дорогу к дому, в который зашел провести ночь. Всюду было темно, ни один фонарь не работал, и даже тусклая луна была закрыта густыми тучами. Почему-то я полагал, что в такую ночь возможна только тусклая луна.
И все-таки я нашел тот дом. Нашел по шуму схватки дяди с огромным раком, который услышали голые женщины. Они и отвели меня к дому, отказавшись заходить внутрь. Поднявшись на последний этаж, я увидел, как дядя, уже сильно уставший и вспотевший, пытался задушить назойливого рака, приставив его же клешню к месту, в котором предположительно находилось горло. На ступеньках торцом вверх лежал раскрытый учебник биологии. А рядом с учебником сидели два человека: я и незнакомая девушка.
После того, как я обошел их, стало понятно, что человек, казавшийся мной, совсем на меня не похож. Действительно, со спины это был вылитый я, но все остальное – то, что находилось спереди - было чужое, женское. Напротив, вместо девушки я увидел себя. Как странно все это переплелось сейчас: направления, раки и осколки зубов. А дядя продолжал душить рака его клешней.
Я сел рядом с девушкой - девушкой спереди.
- Ты мне нравишься, - сказал я.
Она действительно мне понравилась.
- И мне, - сказал сидевший рядом с ней, но с другой стороны, двусторонний.
Двусторонний обнял девушку, положив руку ей на плечо. Наблюдая за дядей и раком, девушка никак на нас не реагировала. Я посмотрел на ее лицо, и тоже стал наблюдать за схваткой.
На дядю было неприятно смотреть: потный и уставший он из последних сил боролся с раком, а изо рта у него лезла желтая пена.
- Моча, - сказал двусторонний, глядя на пену. – Мочеиспускание реальности. – Он встал и ушел наверх. Наверно, на крышу, потому что больше я его не видел.
Ослабший дядя в изнеможении свалился на пол, ударившись головой о ступеньку. Вылезающая изо рта пена смешалась с кровью и сломанными сигаретами дворовых подростков. Мне стало жалко дядю. Я вырвал несколько страниц из учебника по биологии и хотел вытереть его заляпанное кровью и грязью лицо. Но девушка не позволила подняться. Взяв меня за руку, не отводя взгляда от лежащего дяди, она тихо сказала:
- Не стоит.
Все увеличивающийся рак опустил клешню, которой раньше его пытались душить, и отрезал дядину голову. Голова медленно подкатилась к краю площадки, оставляя за собой желто-красный след, и с шумом поскакала вниз по лестнице. Из дядиного туловища вырвалась струя желтоватой крови. Мы с девушкой, держащей меня за руку, подняли ноги с нижних ступенек, чтобы не замочить их в крови. Девушка вскрикнула, поднялась с места и побежала вниз. Я побежал за ней.
Всю ночь мы гуляли по темным улицам, держась за руки. На восходе солнца остановились друг напротив друга, чтобы обняться. Но, коснувшись ее спины, я ощутил только прикосновение к себе и проснулся.

Я лежал в школьном подвале, но не на скамейке, а на двуместной кровати. Рядом, в ногах, сидели Стас и Юля. Они смотрели на меня и улыбались. В руках Стас держал распечатку фотографии голой женщины. Не сводя взгляда с моего лица, он смял бумагу и кинул в меня. Юля засмеялась громче, а Стас резко поднялся с кровати и вышел из подвала. Юля осталась, но отвернулась от меня. Она больше не смеялась.
Наблюдая за Юлей, я невольно начал сравнивать ее с девушкой из сна. Конечно же, девушка из сна была красивей. Гораздо красивей. Красота Юли была какой-то невыразительной после той девушки. Мне было грустно смотреть на невыразительную красоту Юли. Но я продолжал смотреть.
- Юля, у тебя есть девиз? – спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня и подвинулась ближе, закинув ноги, почему-то без обуви, на кровать. Она смотрела в глаза и улыбалась несдержанной улыбкой недостаточной изящности.
- Юля, у каждого человека есть девиз.
Она как будто не реагировала на мои слова. Подвинувшись еще ближе, положила свои ноги между моими. Вернее, одну – между моими, а другую – сверху, на мои. Черты ее лица начали плавно изменяться. Лицо обретало выразительность и красоту. Скоро оно уже было похоже на лицо девушки из сна.
- Юля, ты ведь человек?
Она подвинулась совсем близко и легла рядом. Стало тепло и приятно. Я обнял Ю л ю - д е в у ш к у из с н а за плечи, и она на незнакомом языке попросила меня проснуться.
Я проснулся на последнем этаже дома с портфелем под головой. За окном уже светило солнце, слышались людские голоса и автомобили. Несколько секунд блаженства пока не вспомню, почему спал здесь. Вспомнив, я поднялся на ноги, надел портфель и спустился на этаж вниз. Встав в нескольких сантиметрах от стены, расстегнул ширинку на джинсах. Какое убожество: струя мочи начала смывать стену. Из образовавшейся пустоты на меня смотрели свиные глазки учителей алгебры всего мира. С отвращением отвернувшись, я увидел его – р а с с в е т н а и з н а н к у: солнце, поднявшееся здесь же - в подъезде. Обгоняющий мысль солнечный луч завершил изнанку рассвета. Я снова отставал в развитии.