Есть основания полагать, что идея создания эротических фетишей, заменяющих реальный объект (например, женское тело) имеет столь же длительную историю, как и изготовление наконечников для стрел. Теперь уже мало кто усомнится в толщине культурного слоя, надстроенного над первичными сексуальными позывами; синтез новой сексуальности воспринимается как составная часть научно-технического прогресса. В производстве фетишей есть свои, вполне объективные рубежи, сравнимые с этапами совершенствования оружия: стрелы Амура и стрелы Марса зачастую оказываются в одном колчане.
Если, например, рассматривать изобретение оружия массового поражения как качественный скачок, в чем-то изменивший бытие мира, то такому скачку найдется аналог и в развитии порноиндустрии. Причем любопытно, что по времени обе революции практически совпадают - речь идет о конце 40х годов. Линда Уильямс, философ и исследовательница порноиндустрии отмечает, что в первые десятилетия нашего века эротические фотографии, открытки, журналы и фильмы широко использовались в публичных домах и выполняли функцию "разогрева". Клиент получал предварительное возбждение, после чего становился не столь скупым в оплате основных услуг. Но вскоре после войны ситуация начала меняться. Визуальные стимуляторы (фетиши) могли теперь справляться с разогревом настолько успешно, что до потребления "основных услуг" дело зачастую просто не доходило. "Оружие массового поражения" пришлось изъять из предбанников публичных домов.
Наконец (благодаря Лакану), теоретики окончательно уверились, что у человека центр наслаждения располагается не в физиологическом, а в символическом поле и, соответственно, первичный позыв может отклоняться сколь угодно далеко от реального объекта. Гиперреальность, создаваемая средствами mass media, отвлекает взор (преимущественно мужской) от живых эмпирических тел, в которых эротические стимулы разбросаны как попало, не сконцентрированы, да к тому же отягощены "дурным характером" и встречной требовательностью. Посыпались пророчества об угасании "контактной любви" под натиском фетишей, упакованных в совершенную товарную форму.
Полагаю, все же, что пророчествам оправдаться не суждено - хотя бы потому, что пророки переоценивают роль фетиша (абстрагированного сексуального стимула) в структуре соблазна. Прежде всего, не следует считать фетишизм чисто человеческим достоянием, совершенно безразличным для "здоровых инстинктов" животных. Взять, к примеру, распространенный предрассудок: "чем примитивнее существо, тем меньше оно реагирует на символ и тем охотнее бросается на живца". Начиная еще с опытов Тинбергена, этологи установили, что сексуальность животных обеспечивается "частичными аттракторами" - цветом перьев, длиной хвоста, запахом, микродозами особых химических соединений (феромонов) у насекомых. Выяснилось также, что сконструировать сверхстимул совсем нетрудно: достаточно создать весьма приблизительную модель брачной партнерши (стрекозы, черепахи, волчицы) и снабдить ее гипертрофированными половыми признаками. И все, волк пропал; он теперь даже не посмотрит на живую волчицу (неброскую, да еще и с дурным характером): обманутый инстинкт не позволит ему расстаться с чучелом. Ибо волк и есть истинный фетишист по природе своей, а спасает его только то, что сам он не может создать себе фетиш. Кадры кинохроники, запечатлевшие наслаждение обманутого волка, впечатляют, и, в сущности, свидетельствуют о двух вещах.
Во-первых, о том, каким мощным оружием может стать порнозоология: ни пули, ни динамит не в состоянии так подорвать численность вида как растиражированный "Пентхауз" для волков. Методы порнозоологии доказали свою исключительную эффективность, в частности, в борьбе с насекомыми-вредителями - но если бы нашелся диверсант, вроде компьютерного хакера, пожелавший соответствующим образом вмешаться в размножение млекопитающих, он стал бы самым страшным браконьером в истории планеты.
Во-вторых, получается, что именно человеческая сексуальность справилась с угрозой фетишизма. По всему фронту действия первичных инстинктов ежедневно применяется сверхмощное оружие синтетического обольщения - сотой его доли хватило бы, чтобы навеки совратить наших четвероногих братьев. А в человеческом сообществе незыблемым объектом взаимного выбора по-прежнему остается живая плоть, даже если она весьма далека от товарного вида.
Как же удалось укротить животное начало, коль скоро оно так жадно набрасывется именно на символы, замещающие плоть? Еще Аристотель отмечал, что матка - это зверек, живущий внутри женского тела, зверек, который рвет и мечет, если у него "внутри пусто". Этот зверек вполне способен повелевать телом, в котором обитает, но, как справедливо пишет Жак Лакан "дело вполне можно уладить, если к живущему в женской утробе зверьку обратиться с речами". ("Семинары; 2, 321).
Может быть, человечество потому и уцелело, что этот зверек не волк. Ему подобает другое имя, наприме, - ласка. Ласка, безусловно, реагирует на символы, в этом смысле она еще та фетишистка. Но самые сладкие для нее символы представляют собой сочетания слов - и в этом спасение, ибо такое символическое совпадает со всей полнотой человеческой культуры и не поддается абстрагированию ни в какую отдельную область порноиндустрии. К тому же, пушистые зверьки становятся ручными только тогда, когда их окликают по именам; требуется персональная адресованность стимула (в отличие от волка, анонимного фетишиста, набрасывающегося на любую приманку с гипертрофированными аттракторами).
Вот так и живем, постигая высшую технику обольщения. Ласка слушает обращенные к ней речи, и если речи хороши, адресованы именно ей, если речи (тексты) потакают ее таинственному нраву - у ласки выгибается спинка, распушается хвост и увлажняется язычок. А мужской зверек, присутствовавший при этой сцене хоть раз, охладевает к порнозоологии и начинает требовать у своего хозяина самое трудное - выманить ласку.