Андрей Полушкин
Сборник “Колдовская ночь”
15 стихотворений 1995-1997 г.г.


ВЕЧЕР

На улице летняя грусть краплёна дождём.
Отключив телефон, снимаю дверной колокольчик.
Без влажно-пьяных друзей, сам с собою вдвоём,
а из-под двери торчит квитанции кончик.

Отключив внешний мир, подключив тишину
и на пальцах ноги заплетя псевдомудру,
я смотрю, как сквозняк растянул в ширину
невесомые сигаретные кудри.

Знал ли вечер, что вновь растворившись во мне,
потеряет своё нежно-жёлтое эго,
Оттолкнул табурет и повис на ремне -
моей верной тоски злополучный коллега.


СНЫ ЗА ОКНОМ

Все сны за окном открывают глаза,
когда беспросветный упадочный вечер
мне делает рожи, не видя в том зла,
и вялую душу игриво калечит;
когда перелётные птицы свистят
крылом над моими лесами.
Нездешние тени в бокал сонный яд
вливают и пьют его сами.
Течёт темнота, лишь устало огни
фонарей в этой сумрачной смуте
бредут по пути, словно что-то манит,
словно черти их весело крутят.
В ночном полотне понаделал я дыр
окурком своей папиросы.
Луна, как обгрызенный крысами сыр,
заколкою в ведьмины косы.
Метается белый мучной мотылёк,
заловленный в свет фонаря,
а под фонарём пёс прилёг на порог
и нюхает скоро ль заря.
Но ночь покрывает его с головой
тяжёлым бархатным сном,
а ветер несёт над мостовой
мой перекошенный дом.


КОЛДОВСКАЯ НОЧЬ

Чёрные тени на окно,
да по очам поволокло,
по очагам, по образам…
Разит сквозняк с лампад шлема огня,
сквозит да рядит в чёрный дым.
Все ряженные на коня
и вяжут рожь в хвосты.
А по лесам, как мураши,
огни костров. Без слов
ловлю их свет в силки,
вяжу в венки. И не страшит
серебряный трезвон подков,
дробящих тишь в ночи.
Луна зевнёт в окно - светло.
Зудит комар. Прилип к стеклу.
Течёт мазутом ночь,
морочит звёздною пыльцой,
просыпет солью на крыльцо,
на замкнутом тобой кругу
проявится лицом.
Ты по смоле ночной венком
плыви, я сплёл в слова
огни костров и эту ночь,
тебя, Луну, себя.
Гребут. Уключины скрипят.
Не спят, хрустят часы.
Секунды до росы.
Всего секундой эти сны.
Шипят огни костров.
Котлы ждут утренней грозы,
не молвя лишних слов.


* * *
Одари ты, Боженька, серебром
яблоньку, где Маша с пустым ведром
поджидает яблочки до зари,
где под ветром пьяные фонари
хороводят пятнами по земле,
словно блином масляным по золе,
где слепые дни вяжут сети дел,
где и ты, и я не удел.

Стонут сквозняком годы по углам,
брызжут по полу мелким бисером,
скачут блохами календарных вех.
Хоть заплачь навзрыд, хоть забейся в смех -
один грех на всех, выжег на душе
чёрное тавро, мерзкое клише,
и пыль избитых фраз на твоём дворе,
словно ранний снег в октябре.

Всё писалось на роду судьбой,
но под силу ль счесть это нам с тобой,
если бытом путан неясный путь,
где с утра не встать, ночью не уснуть,
где не продохнуть от свербящих дум,
где от них за разум заходит ум,
от предчувствий, где умереть с тоски,
а вперёд смотреть, ни видать, ни зги.


ПУСТЫЕ ЗЕРКАЛА

Миллион огней.
Миллион сомне-
ний.
Иней на кустах.
Пусто в зеркалах,
ибо иллюзорны мы,
как льды
иль как дым.

Солнце плавит грим.
Ты ваш мир с моим
заплети в узор
взором чистых глаз,
вздором лишних фраз,
раз уж в зеркалах звук колоколов.
С губ колоколов
отзвук моих слов
ветром понесло
в чьё-то ремесло.

Пусто в зеркалах.
Лишь иней на кустах.
Тают льды
и мы
таем, словно дым.

Хотел я быть простым,
пустым
и даже слепым.
Не стал.
Толи устал,
толи дурак, толь враги…
Не с руки.

Пусто в зеркалах.
Иней на устах.
Тают льды,
и мы таем, словно дым.


САД

Не много поводов выпить яд,
но сколько доводов просто напиться.
Не хочешь ли рассказать про сад,
в котором солнце уснуть боится?
не хочешь ли рассказать про сад,
подкинув на руке монету?
Так много поводов выпить яд,
когда в строке так мало света.
Из будней кашицу наварю.
Приправлю потом и слезою.
Забудь всё то, что говорю.
Я болен сам собою.
Забудь всё то, что тебе прочту.
Здесь на строку по капле бреда.
Не хочешь ли отгадать мечту,
подкинув на руке монету.
Не много поводов дело на лад,
но сколько доводов рознь претворит.
Не хочешь ли рассказать про сад,
в который некому дверь отворить.
Не хочешь ли рассказать про сад,
где тело тени пускает в пляс.
Не много поводов сделать лад,
когда лишь дыры за место глаз.
Когда лишь дыры за место глаз,
не трудно волоком по грязи.
Не хочешь ли замесить рассказ
о том, чего нет вблизи?
Не хочешь ли воскресить рассказ
о месте, где тени важнее тел?
Не хочешь ли рассказать о нас,
увязших ногтем в трясине дел?
Пропасть всей птичке. Ручных синиц
дают в нагрузку к журавлям.
Так много поводов со страниц
дать волю голубым ручьям.
Так много поводов со страниц
украдкой душу перекрестить.
В сверканьи и мельканьи лиц
пытаться смыть, чего не смыть.
Залечит дыры луна постом.
Сама проштопает, что дано.
Не хочешь ли рассказать о том,
что только в звоне струны слышно?
Не хочешь ли рассказать про то,
как свечи на вечер наводят грим,
где от порога легли крестом
дороги, легки на помин.


* * *
Сквозь полуночный вой,
сквозь себя самого,
не ища ничего,
сам к себе выхожу.
Сам себе расскажу
сказ о денных делах.
А то мне ночь на уста
наложила печать
на все волчии сны.
От вина до вины
один шаг,
как от снов о весне
до реальной весны,
как от слов моих сов
до стены истины.
Сквозь полуночный вой
становлюсь сам собой,
изрезав себя и всё, что вокруг.
В том болоте идей,
что замкнули тень в круг,
оказалось ни вдруг,
что все совы правы,
когда шепот травы
принесли на хвостах.
Оказалось, что всё,
всё на тех же местах.


КОГДА БЫ НИ СПАЛ…

Когда бы ни спал, я бы знал, почему темно в зеркале,
когда Шугозеро прячет звезду в рукаве.
Когда проснулся, взглянул, а небо фанерками
заколотили в той стороне.

А жизнь идёт день за днём, сыплет мелочью.
Посмотреть свысока - все дороги петлёй.
Гвоздодёр в руки взять да сотворить в небе щелочку,
что бы сквозь щель пошептаться с тобой.

Каждый раз, просыпаясь, ступаю не с той ноги.
Говорили, тот свят, кто не прёт против волн.
Я смотрю, как пошли по свинцовой воде круги,
когда ветер опять себе вены вспорол.

А язык доведёт до звезды иль до Кащенко.
Был один паренёк, бубенцами гремел.
Он и Солнце бы мог положить себе за щеку…
Может, просто устал. Может, просто сумел.

Этот город подполье с сырыми застенками.
Посчитать облака бы, лёжа в траве.
Когда бы ни спал, я бы знал, почему темно в зеркале,
когда Шугозеро прячет звезду в рукаве.


ЛУНА

Как лживых сумерек пятно
в глазах у пьяных домоседов,
в моём окне видно одно -
луна, извечный символ бреда.

На самом деле её нет.
Она лишь результат реакций,
в мозгу химический билет
от станций до простраций,

экстазов поэтических созданье,
поток языческих flash-back,
взрывающих порой сознанье
огнями древних дискотек.

Глаза в глаза. Виденье? Отраженье?
Пятно абстрактное в ночи,
по форме словно пробужденье
и цвета утренней мочи?

Такая странная вещица
из бабушкиного сундука
или обгрызаная пицца
с печатью сапога?

Днём иллюзорнее прозрений.
Реальней всех ночных гостей.
Сквозь чехарду моих рождений,
сквозь череду смертей.


* * *
Мерцает солнце на кресте,
в бересте облаков.
День нынче снова захотел
влезть в шкуру рубленых стихов.
Растает на глазах глазурь.
Из бурь родится ночь.
Прогонит всю дневную дурь,
пытаясь мне помочь.
И тронет снов осенний лист
носочком башмака.
Рассудок - признанный артист -
опять забыл слова.
Суфлёры пьют и не дают
рассудку ни глотка,
и тени за спиной встают,
растут до потолка.
Я ухожу. Мне в спину крест
из этих мест украдкой вбей.
Я расшвырял стихи окрест,
грехи, впуская в дверь.
Прости того, кого любил.
Кого убил, захорони.
Я воли не давал словам,
лишь вздохи обронил.
В пустой глазнице голубок.
Вот мой клубок ведёт меня
туда, где в паутину строк
мой Бог вплетает нить огня.


НОЧНОЙ ДОЖДЬ

Черна ночь лицом да лежит туман,
как обман, парным белым варевом
на распаренном поле. Мне в стакан
из окна луна бледным заревом.

Одичал я вдруг. Износился в рвань.
Тронет ветром грудь, кровью харкаю.
Босо шаркаю во свинцову рань.
Белые листы тушью маркаю.

Дымные б клубы нанизать на луч,
но певуч сей день - серый волчий вой.
Над рекой Невой сыпет дождь из туч,
брызжет мне на лист ржавою строкой.

Вот бы прыгнуть в ночь, распахнув окно,
что б оно стеклом дребезжало час,
будто медный таз. За окном темно.
И у всех темно, так же как у нас.


ПО ТЕЧЕНИЮ

Смерть, безумие, деньги -
что первым придёт, то станет
иллюзией избавленья
от мира, в котором вянет

всё то, что когда-то тянулось,
почковалось, цвело и пахло.
Мне детство моё приснилось
или я своровал его нагло?

Мне перемены пророчат
книги, люди и “глюки”.
Какая-то часть их хочет
и в пустоту тянет руки.

Какая-то часть их боится.
Привычно пятится раком.
И я ожиданьем пьянился,
как в опиумном бараке.

Куда бы меня ни тянуло,
отныне барахтаться хватит,
хоть к смерти в беззубое дуло
сквозь денег и славы натиск,

хоть к слепоте, хоть к безумью,
куда бы ни сплавило щепкой,
хоть снова в объятья колдуньи
вцепившейся в душу цепко.

Течение времени с мутью.
Слова, шелуха, песчинки…
Течение по-над сутью и небо застывшей картинкой.


ГОНЦЫ

Откровения от крови моей.
От крови моей лишь час до вина.
Позади меня все кто послабей,
впереди меня ни хрена.

Взбереди меня бредом ласковым.
В бредень твой я попал не зря.
До утра гонцы все под масками.
Маски сбросит с них заря.

На судьбу свою наведу узор.
Поискать беду, как награду дня?
Что искать, мне жизнь - странный приговор
самому себе от себя.


ПОМИНКИ

Исповедуй меня. Обменяй мне грехи.
Я в исподнем белье. Я отведал стихи.
На ладонях огни.
Не согнёт ветерок, не смахнёт.
На последний порог
от дорог на пирок,
словно постный пирог
загони.
На ладонях огни. Толи надо нам?
Толи гарью несёт, толи ладаном.
Толи гады нам подмешали что…
Процедить бы душу сквозь решето,
да откинуть гадкое на дуршлаг.
Где хозяйка-то?
Отошла.
Ветер в щели, с крыш, рыщет по углам,
свищет коршуном, выметает хлам,
старый мелкий сор всё метёт на стол
толи пыль обид, толи глупых ссор,
толи снов зола, толи пепел зла…
Иль хозяйка пол не мела?
Пол бутылки водки на пополам.
По глоточку им, по глоточку вам.
Я и сам не прочь, только б было в мочь
пересилить смерть, соразмерить ночь.
Это чёрный ворон разит крылом.
Мне б упиться вдрызг и забыться сном.
Только старый дом всё скрипит дверьми,
сквозняком сечёт со свечей огни.
Кто стучится в дверь? Заходи, не жди,
нам пугаться грех - сами нелюди.
Наливай-ка хмель под лампады нам.
Но и хмель не тот, тянет ладаном,
да и липкий дым чёрно-приторный,
как притворный плач, нищий, мытарный.
Процедить бы дым сквозь дуршлаг.
Что, хозяйка-то, не пришла?
Где пустому место, там весть кустом.
Иль пустая месть тут бурлит ключом?
Или эта ночь кривит лица всем,
или сны забыли мы насовсем?
Что кричите вы, как в ночи сычи?
Кто-то в ухо мне прошептал: - Молчи,
не кричи, смотри - над столом дымы,
иль не видишь ты, то, что видим мы?
Пьяный ты совсем, или слеп, как тьма?
Тело что тюрьма, смерть - амнистия.
Вот и праздничек, в волосах зола…
Ведь хозяюшка померла.


ВОРОЖИЛ …

Рвала ночь зубами лунное вымя.
Ветер звёздами писал на небе своё имя.
И вдогон за ними молния-стрела
через горизонт-границу вести пронесла.

Весело всем диким - в волосах весна.
Взвесила безликих, пьяных ото сна.
В хоровод вводила пламенем костра
и за нос водила до самого утра.

По утру все страхи птахами в окно,
тучами по небу - солнце не видно.
Видно закоптили мы в храме витражи,
раз я ночью тёмной снова ворожил.